Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

этом языке предшествуют суффиксу множественного числа, на­пример, капитал

сěршыв-ě-сен-че 'в странах капитала'. В данном случае сказалось

влияние марийского языка, в котором наблю­дается тот же порядок расположения

притяжательных суффиксов, например, Республикын ончыл етг-же-шамыч

'передовые люди республики'.

Широко известны случаи заимствования из других языков словообразовательных

суффиксов прилагательных. В литературе отмечены случаи заимствования суффиксов.

Так, например, ма­рийский язык заимствовал из чувашского языка суффикс

сравни­тельной степени -рак (чув. -pax), ср. мар. сай

'хороший', сай-рак 'лучше', неле 'тяжелый', нелырак

'тяжелее', ср. чув. ăшă 'теп­лый', ăшăрах

'теплее', тат. матур 'красивый', матуррак 'кра­сивее'

5.

Заимствование узбекского суффикса сравнительной степени -roq наблюдается

в северных таджикских говорах. Исследователь<225> этих говоров В. С.

Расторгуева, однако отмечает, что этот узбек­ский суффикс употребляется

преимущественно в сочетании с тад­жикским суффиксом сравнительной же степени

-tar, ср. teztarroq, tezroqtar 'быстрее'

6.

Система числительных в различных языках также подвержена иноязычному влиянию,

хотя числительные обычно принято счи­тать одним из наиболее устойчивых

элементов лексики. Известно например, что названия числительных «семь», «сто» и

«тысяча» в финно-угорских языках представляют заимствования из индо­европейских

языков. Название числительного «сто» в ненецком языке 'юр' представляет,

по всей видимости, заимствование из какого-то древнетюркского языка, ср. чув.

śqr 'сто'.

Числительное sută 'сто' в румынском языке представляет заимствование из

славянских языков. Сербохорватское и болгар­ское название тысячи (сербо-хорв.

хиляда, болг. хиляда) представ­ляет заимствование из греческого

языка.

Числительные 80 и 90 в латинском языке звучали как octoginta и nonaginta

(букв. 'восемь десятков' и 'девять десятков'). Во французском языке они

образуются по совершенно другой модели. Числительное 80 образовано по схеме 4

x 20 quatre vingt, а 90 — по схеме 4 х 20 + 10 quatre vingt dix. Вероятнее

всего эти модели возникли под влиянием кельтских языков, ср. совр. ирл.

ceithre fichid 'восемьдесят' (букв. 'четыре двадцатки'), deich is ceithre

fichid 'девяносто' (букв. 'десять и четыре двад­цатки'), брет. pevar ugent

'восемьдесят' (букв. 'четыре двад­цатки'), dek ha pevar ugent 'девяносто'

(букв. 'десять и четыре двадцатки').

Румынские числительные от 11 до 19 содержат характерный элемент spre 'на' из

латинского super 'над', например, unsprezece 'одиннадцать', doisprezece

'двенадцать', treisprezece 'три­надцать', patrusprezece 'четырнадцать' и т. д.

Вышеуказанные числительные образованы по славянской модели, ср. русск.

одиннадцать, т. е. 'один на десять', и т. д.

В настоящее время в коми-зырянском и особенно в коми-пер­мяцком языках

наблюдается разрушение собственной исконной системы числительных. Усиливается

частотность употребления числительных, заимствованных из русского языка.

Глагольная система языка также подвержена различным ино­язычным влияниям.

Иноязычное влияние, например, способно преобразовать систему личных глагольных

окончаний. Так, в язы­ке тюрко-язычной народности саларов, проживающих на

террито­рии Китая, отсутствует спряжение по лицам и числам: здесь не­сомненно

сказалось влияние китайского языка, в котором глагол также лишен этих

характеристик; ранее в саларском языке эти<226> формы были. В фольклоре

все еще сохраняются рудименты аф­фиксальных форм лица и числа

7. Аналогичное влияние оказал китайский язык и на маньчжурский. В

маньчжурском спряжение по лицам и числам также отсутствует. Отсутствие этого

явления в других тунгусо-маньчжурских языках заставляет предполагать, что это

явление вторичное, возникшее под влиянием китайского языка.

Образование системы глагольных времен также может во мно­гом зависеть от внешних

влияний8.

В результате взаимодействия марийского языка с пермскими языками в марийском

языке образовалась система прошедших времен, типологически тождественная

системе времен в пермских языках. Особенности этой системы состоят в следующем:

1) она включает четыре прошедших времени: первое прошедшее, второе прошедшее,

или перфект, плюсквамперфект и прошедшее длитель­ное, 2) перфект не имеет

вспомогательного глагола «быть» и по­мимо чисто перфектного значения может

иметь модальное значение неочевидности действия, 3) в прошедшем длительном

вспомога­тельный глагол фактически превращен в частицу, возникшую на основе

обобщенной формы 3 л. ед. ч. первого прошедшего времени вспомогательного

глагола «быть», ср. ком-зыр. босъта вцлi 'я брал', босьтан,

вцлi 'ты брал', босьтц вцлi 'он брал' и т. д., мар.

налам ыле 'я брал', налат ыле 'ты брал', налеш ыле 'он

брал'.

Формы настоящего определенного и прошедшего определенного 1 изъявительного

наклонения с вспомогательным глаголом xoraftan 'лежать, спать', имеющие

распространение в ряде крайних северных таджикских говоров, являются кальками

соответствую­щих узбекских форм, включающих в свой состав глагол ётмок

'лежать', ср. чустек. nafiљta-xotaљ < naviљta xorafta ast 'он пи­шет (сейчас

в данный момент)'; узб. ˇ?иб-ётиб-ман 'читаю (сейчас, в данный

момент)'. Формы настоящего определенного времени 1 и прошедшего определенного

времени 1 изъявительного наклоне­ния с вспомогательными глаголом istodan,

наиболее употреби­тельные в говорах таджикоязычных селений Узбекистана и

север­ных районов Таджикской ССР, поражают абсолютным сходством своей

конструкции с соответствующими узбекскими формами, включающими в свой состав

вспомогательный глагол турмо? 'стоять'.

Французские конструкции типа il me I'а dit 'он мне это ска­зал', где

местоименные показатели прямого и косвенного объек<227>тов, как бы

инфигированные между личным местоимением (пре­фиксом) il и глаголом, очень

напоминают древнеирландские кон­струкции типа го-m-gab 'он взял меня'

9.

Наличие двух типов спряжения глаголов в системе прошедшего времени в осетинском

языке, зависящих от того, является ли дан­ный глагол переходным или

непереходным, возникло под влия­нием кавказского языкового субстрата, поскольку

в адыгских языках также существуют два спряжения — одно для переходных, другое

для непереходных глаголов10.

Влияние другого языка может отражаться и в значениях глагольных времен. Так,

например, второе прошедшее в чуваш­ском языке, помимо значений перфекта и

прошедшего неочевид­ного, имеет также значение прошедшего длительного,

например, Поезд зав-завах малалла шунă, вагон вěсěмсěр

зилленнě кăмăл пăтраннă (А. Тальвир) 'Поезд

неудержимо стремился (букв. полз) вперед, вагоны беспрерывно качало, вызывало

тошноту'. В род­ственных тюркских языках второе прошедшее не обладает этими

свойствами. Источник этого значения следует искать в марийском языке, поскольку

здесь второе прошедшее, помимо значения пер­фекта и прошедшего неочевидного,

также может употребляться для выражения длительного действия, например, Кок

ий наре ханын шучко вынемыште, зинданыште иленам, эн неле пашам ыштенам (К.

Васин). 'Года два я жил у хана в страшной яме, в тюрьме, самую тяжелую работу

выполнял'.

Любопытные следы иноязычного влияния могут быть обнару­жены в области выражения

таких языковых категорий, как вид и наклонение. Под влиянием русского языка в

современном уд­муртском языке явно наметилась тенденция к образованию видо­вых

пар глаголов. Для образования глаголов несовершенного вида используется суффикс

-а (истор. многократный суффикс -al).

В болгарском языке под влиянием турецкого языка возникло пересказывательное

наклонение. Болгарский перфект, который в древ­ние времена обозначал

результат действия, завершившегося в про­шлом, после проникновения

значительных масс турок на терри­торию Болгарии приобрел в условиях двуязычия

способность выражать действие, очевидцем которого говорящий фактически не

был, т. е. передаваемое со слов других.

Иноязычное влияние может сказываться даже в значениях глагольных суффиксов. Так,

например, в коми-зырянском языке довольно широкое распространение имеет

глагольный суффикс -ышт, выражающий маломерность действия или его

недостаточную интенсивность, например, Лида лэптыштi с ванавескасц

'Лида<228> приподняла занавеску'; сiuц вештыштic улцссц. 'Он

подвинул стол' и т. д. Катализатором, облегчавшим распространение суф­фикса

-ышт в коми-зырянском языке, явились довольно распро­страненные в русском

языке глаголы маломерного действия с при­ставкой по-, например,

погулять, поесть, попробовать, пощу­пать и т. д. В удмуртском языке, где

влияние русского языка было менее интенсивным, суффикс -ышт не получил

сколько-нибудь значительного развития.

В финно-угорских языках древнейшей поры глаголы вообще не имели никаких

превербов. Эти превербы в некоторых финно-угорских языках возникли под

влиянием окружающих их индо­европейских языков, ср. в венг. artani 'вредить',

но megartani 'повредить', irni 'писать', но beirni 'выписывать'.

Подобного рода превербы существуют также в эстонском язы­ке. Функционально

близкими к превербам являются в марийском языке некоторые вспомогательные

глаголы, ср., например, нелаш 'глотать', но нелын колташ

'проглотить' (букв. 'глотая, пустить'), кочккаш 'есть', но кочкын

пытараш 'съесть' (букв. 'едя кон­чить') и т. д. Почти все модели сложных

глаголов в марийском языке заимствованы из чувашского языка, где имеются их

совер­шенно точные типологические соответствия.

Сложные глаголы имеются также в современном бенгальском языке, например,

khāiyā phelilām 'я съел', pakī ur-iyā gela 'птица

улетела' и т. д.

Обращает на себя внимание поразительное сходство моделей сложных глаголов в

бенгальском языке с моделями сложных глаголов в дравидских языках. Так, в

тамильском языке обна­руживаются те же глаголы-модификаторы с той же функцией

11.

Заимствуются из одного языка в другой даже частицы. В не­которых

нижне-вычегодских говорах русской частице -то, на­пример, кто-то,

что-то, чего-то, как-то и т. д. соответствует частица -ко,

например, кто-ко, чево-ко, как-ко и т. д. Источником этой необычной

частицы является коми-зырянская частица kх, употребляемая в аналогичных

случаях, ср. kod-kх 'кто-то', myj-kх, 'что-то', kyZ?-kх 'как-то' и т. д.

В этих же говорах распространена частица -но, примерно со­ответствующая

русской частице же, например, штой-но 'что же', ктой-но

'кто же' и т. д. Эта частица также заимствована из коми-зырянского языка, ср.

коми-зыр. myj-nх 'что же', а kyZ?-nх 'а как же'.

Очень подвержен различным внешним влияниям синтаксис. Синтаксис древних

финно-угорских языков был очень похож на синтаксис тюркских. В нем выдерживался

типичный для агглюти­нативных языков порядок слов — «определение +

определяемое»,<229> глагол обычно занимал конечное положение в

предложении, очень слабо были развиты придаточные предложения, их функции

вы­полняли причастные конструкции и абсолютные деепричастные обороты, слабо

были развиты подчинительные союзы и т. д. Это предположение подтверждается

наличием некоторых реликтовых явлений прежнего состояния в таких языках, как

финский, коми-зырянский, удмуртский, мордовский, марийский. Синтаксис

тюрк­ского типа имеют финно-угорские языки, в меньшей степени под­вергнувшиеся

влиянию индоевропейских языков, например, об­ско-угорские. Напротив, в

результате влияния различных индо­европейских языков синтаксис таких

финно-угорских языков, как венгерский, финский, эстонский, саамский, мордовский

и коми-зырянский приобрел типологические черты синтаксиса индоевропейских

языков. Свободным стал порядок слов, появи­лись придаточные предложения

европейского типа, вводимые союзами и относительными местоимениями.

Синтаксис маратхи, по сравнению с синтаксисом других индо-арийских языков

(имеются в виду крупнейшие литературные языки, так как только их синтаксис до

некоторой степени изучен), отличается значительно менее индоевропейским

характером. Так, в маратхи сравнительно мало употребляются классические

индо­европейские сложноподчиненные предложения с относительными словами:

преобладают предложения с присоединительной связью и особые обороты с неличными

формами глагола, эквивалентные зависимым предложениям (использование причастий

для связи предложений, одно из которых оформляется как именной член другого,

характерно, в частности для дравидских языков)

12.

В языках Кавказа широко распространена эргативная кон­струкция предложения.

Трудно предположить, чтобы она во всех языках, которым она свойственна,

возникла совершенно самостоя­тельно. По-видимому, имело место частичное ее

распространение за счет влияния языков субстратов и т. д.

В лингвистической литературе отмечены случаи заимствования средств связи

предложений — подчинительных и сочинительных союзов. Так, например,

мордовские языки употребляют значи­тельное число союзов, заимствованных из

русского языка. В иран­ских, тюркских и индийских языках встречаются союзы,

заимство­ванные из арабского языка и т. д.

Самой восприимчивой сферой для всякого рода иноязычных влияний является лексика.

Случаи заимствования слов или каль­кирования отмечены в самых различных языках.

Словарный состав каждого языка отражает все изменения, совершающиеся в жизни

данного народа, особенности его быта, хозяйственного уклада, исторической

жизни, социального расслоения и т. д.<230>

Исследование словарного состава языка может дать богатый материал для

историка и этнографа. Так, например, наличие в языке того или иного народа

названий растений, рыб или жи­вотных, имеющих определенный географический

ареал распростра­нения, позволяет определить первоначальную территорию

рас­селения этого народа. Отсутствие во всех диалектах татарского языка

собственного слова для наименования гриба свидетельству­ет о южном

происхождении казанских татар. Наличие в мордов­ских языках литовских слов

свидетельствует о том, что граница расселения литовцев в древности была более

продвинута к востоку. Отсутствие собственных оленеводческих терминов в языке

коми подтверждает сделанное учеными предположение, что оленевод­ство коми

заимствовали у ненцев.

Но иноязычные слова не только заимствуются непосредственно или калькируются.

Влияние чужого языка может способствовать расширению диапазона значений

исконных слов. Так, в резуль­тате длительного языкового контакта карельский

язык приобрел ряд особенностей, чуждых другим близкородственным языкам.

Например, карельский глагол aљtua, соответствующий финскому astua 'идти' имеет

по сравнению с финским глаголом более широ­кий объем значений. В его

употреблении прямо отражается поли­семантизм русского глагола идти,

например mančikka maijon ke aљtuw 'земляника с молоком идет', љluakotti

ăstuw 'мокрый снег идет', и т. д.

13.

Финское слово selvд, имеющее буквальное значение 'ясный' или 'ясно', может

употребляться в значении русского 'гото­во'. Такое значение явно возникло под

влиянием скандинав­ских языков, поскольку в шведском и норвежском языках

слово klar имеет то же значение наряду с обычными для него значениями 'ясный'

или 'ясно'.

Проникновение иноязычного слова может существенно изме­нить семантику исконного

слова, находящегося с ним в одном си­нонимическом ряду. Так, например,

проникновение в язык калининских карел русского слова griba 'гриб, грибы'

изменило семантику не только заимствованного русского слова griba, но и

значение исконного слова љieni 'гриб'. Љienia когда-то в карель­ском языке

означало грибы вообще, ср. финск. sienia 'грибы'. Слово griba приобрело

значение 'гриб, заготовленный для сушки на зиму', а слово љieni стало означать

'гриб, предназначенный для соления'14

.

В условиях контактирования языков (см. также подробнее раздел «Языковые

контакты») могут распространяться моде<231>ли и формулы образования

идиоматических выражений, например, в персидском, турецком, армянском и

грузинском языках сущест­вует одинаковая формула ответа на вопрос о состоянии у

человека каких-нибудь дел, здоровья и т. д.

Если спрашивающий задает вопрос типа русского Как дела? или немецкого

Wie geht's?, то человек может ответить формульным выражением Хорош есмь,

если у него дела идут действительно хорошо, ср. перс. хив-дm, арм. lav em, тур.

eyi-im, груз. |'argad var и т. д.

В странах центральной Европы существуют одинаковые фор­мулы выражения

благодарности, образованные по модели немец­кого danke schцn, ср. венг.

kцszцnцm szйpen, чешск. dekuji pekne, серб.-хорв. хвала лепо и т. д.

Нигде так ясно не обнаруживается обусловленность употреб­ления слов внешними

факторами, как в различных языковых стилях. На долю стилистики речи выпадает

задача разобраться в тончайших различиях семантического характера между

разными жанрами и общественно обусловленными видами устной и письмен­ной

речи.

Эволюция стилей тесно связана со сменой культурно-бытовых форм общения, с

историей общества. Каждый стиль всегда пред­полагает обращение к определенной

социальной среде, отражает принятую в данной среде нормативность и эстетику

речи, широко употребляется в литературных произведениях как средство

со­циальной характеристики персонажей. История стилей художе­ственной

литературы находится в самой тесной связи с историей соответствующего

литературного языка и с его разнообразными, историческими изменяющимися

стилистическими вариациями.

Такая область лингвистической науки, как изучение истории образования

литературных языков (см. гл. «Литературный язык»), не может абстрагироваться

от культурно-исторического контекста. Только привлечение фактов истории может

дать ключ к правильному пониманию того, в какую эпоху и почему возник данный

литературный язык, какие социальные силы, обществен­ные взгляды, школы и

направления стимулировали, или наобо­рот, задерживали его поступательное

развитие, каким образом они на него влияли, какие писатели оказывали на него

свое воздействие.

Расширение общественных функций языка и темпы его разви­тия целиком и полностью

определяются различными внешними причинами. Особенно подверженными различным

внешнеязыковым влияниям оказываются расположенные на смежных территориях

диалекты. На границах между отдельными диалектными зонами возникают области

смешанных диалектов. Так, например, между северным и южным наречием русского

языка располагается об­ласть средне-русских говоров. Эти говоры содержат

отдельные особенности, сближающие их то с северным, то с южным наречием.

Подобная же зона переходных говоров существует на территории,<232>

находящейся между областями распространения верхового и ни­зового диалекта

чувашского языка. Подобные явления имеются собственно в каждом языке.

Образование в языке диалектов зависит во многом от причин внешнего порядка,

как то: миграции населения, изоляции отдель­ных его групп, дробления или

укрупнения государства, усвоения данного языка иноязычным населением и т. п.

Справедливо отмечается, что данные современных говоров не­редко служат важным

материалом для историка: как группирова­лось население в прошлом, где оно

обитало, каковы были колони­зационные движения, каковы были связи у разных

частей данного народа между собою и с соседними народами в разные

исторические эпохи — все это в той или иной степени отражается в говорах.

Тер­риториальное распределение диалектных различий представляет собой как бы

отпечаток, след пройденного народом исторического пути. Полное понимание

современного диалектного многообразия языка, территориального распределения

диалектных различий невозможно без учета исторических фактов. Поэтому

историче­ская диалектология и история языка должна широко пользоваться

диахроническими данными.

Специфические особенности различных языков и диалектов часто бывает невозможно

уяснить без привлечения исторических данных. Так, например, каждый, кто

занимался литературным крымско-татарским языком, не мог не заметить в этом

языке одной любопытной особенности: грамматическая структура этого языка имеет

ярко выраженные черты так называемого кыпчакского типа, тогда как словарный

состав обнаруживает много общих черт со словарным составом тюркских языков

южного или огузского типа, азербайджанским, гагаузским и анатолийско-турецким.

Эти особенности несомненно отражают сложную историю заселения Крымского

полуострова различными тюркскими пле­менами. С начала второго тысячелетия н. э.

почти вся территория Крыма, начиная с Притаврии и до горной гряды на юге,

заселялась кыпчакскими племенами, как об этом свидетельствует старая

топо­нимика Крыма; прибрежная же полоса от Байдар до Кафы (Фео­досия) имела

смешанное население (византийцы, генуэзцы, армя­не и др.), от которого также

сохранились топонимические назва­ния, но старых тюркских топонимов среди них

нет. В XV—XVI вв. здесь начали появляться и затем надолго обосновались выходцы

из Турции — больше всего из Анатолии. Еще позднее в степную часть Крыма пришли

ногайцы. Эти этно-лингвистические факторы определили строение диалектной карты

Крыма и в значительной мере формирование крымско-татарского литературного языка

в последующее время15.<233>

Карельские диалекты Калининской области обнаруживают значительное сходство с

карельскими диалектами северной части Карельской АССР, хотя носители тех и

других говоров в настоя­щее время отделены друг от друга значительным

расстоянием. Это объясняется тем, что после окончания русско-шведской войны и

заключения Столбовского мира (1617 г.) одна часть карельского народа с

территории Приладожья и Карельского перешейка в те­чение первой половины XVII

в. переселилась в глубь России на земли современной Новгородской и Калининской

(а также частич­но Ярославской и Тамбовской) областей, а другая часть пошла в

направлении к северу и северо-востоку — на территорию цен­тральных и северных

районов Карельской АССР16.

Было бы, однако, совершенно неправильно делать вывод о том, будто

первостепенная роль в изменении языка под воздействием внешних факторов

принадлежит таким факторам, как влияние других языков, миграции, переселения,

особенности исторической жизни народа, говорящего на данном языке и т. п.

Самым мощным внешним фактором, вызывающим языковые изменения, является

прогресс человеческого общества, выражаю­щийся в развитии его духовной и

материальной культуры, в раз­витии производительных сил, науки, техники и т.

п., влекущем за собой усложнение форм человеческой жизни и, соответственно,

языка.

ВНУТРЕННИЕ ПРИЧИНЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ

В предыдущем разделе были описаны различные языковые из­менения, вызванные

действием внешних факторов (влияние дру­гих языков, особенности исторической

жизни данного народа и т. п.). Однако изменения в языке могут быть также

результатом действия так называемых внутренних факторов. Важнейшей функ­цией

языка является функция общения, и для ее осуществления необходим постоянно

действующий механизм. В языке таким механизмом будут правила соединения слов

в целях образования осмысленных высказываний, вне наличия которых никакая

ком­муникация не представляется возможной.

Многие лингвисты, называвшие себя социологами и марксистами, почему-то не

хотели признать, что уже одно функционирование языкового механизма как

такового, способно породить импульсы языковых изменений, которые сами по себе

являются независи­мыми от истории народа.

Главная особенность, отличающая внутренние причины язы­ковых изменений от

внешних, заключается в том, что внутренние<234> причины не имеют никаких

временных ограничений, тогда как каждый внешний импульс, вернее его действие,

ограничено опре­деленной исторической эпохой. В этом смысле внутренние причины

являются поистине панхроническими. Можно утверждать, что эти причины

действовали во всех некогда существовавших, но ныне уже исчезнувших языках,

действуют в языках современных и бу­дут действовать в языках будущего.

Изучение характера внутренних причин, вызывающих языко­вые изменения, могло

бы быть темой специальной монографии. В данном разделе из них могут быть

охарактеризованы только важнейшие типы.

Приспособление языкового механизма

к физиологическим особенностям человеческого организма

Биологическая наука давно установила, что чисто биологиче­ские возможности

человеческого организма далеко не безгранич­ны. Они имеют определенные

физиологические ограничения. Самое интересное состоит в том, что эти

физиологические ограничения не могут быть устранены, так как это неизбежно

привело бы к на­рушению жизнедеятельности человеческого организма. Хорошо

известны, например, такие явления, как невозможность безгра­ничной перегрузки

человеческой памяти или беспрерывной работы человеческого организма. Подобные

перегрузки неизбежно вызо­вут определенную реакцию, которая выразится в

исчезновении сле­дов полученных впечатлений или забываемости, или в появлении

признаков утомления, затрудняющих дальнейшую работу орга­низма.

Следует заметить, что человеческий организм отнюдь не без­различен к тому,

как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать

на все те явления, возникаю­щие в языковом механизме, которые недостаточно

соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким

образом возникает постоянно действующая тенденция приспособ­ления языкового

механизма к особенностям человеческого орга­низма, практически выражающаяся в

тенденциях более частного характера.

I. Тенденция к облегчению произношения.

Наличие в языках известной тенденции к облегчению про­изношения неоднократно

отмечалось исследователями. В то же время находились скептики, склонные не

придавать ей осо­бого значения. Они мотивировали своё скептическое отношение

тем, что сами критерии лёгкости или трудности произношения яв<235>ляются

слишком субъективными, так как они обычно рассматрива­ются сквозь призму того

или иного конкретного языка. То, что ка­жется трудно произносимым благодаря

действию системного «фоно­логического синта» носителю одного языка, может не

представлять никаких затруднений для носителя другого языка. Многое здесь

зависит от произносительных привычек, усвоенных носителями конкретных языков, и

их артикуляционной базы, от особеннос­тей их фонетического строя, типов

структуры слога и типичных для данного языка звукосочетаний, характера

ударения, мелодики речи и от других факторов. Так, например, произношение

сло­ва строй, которое каждый русский может произнести без особо­го

труда, представляет большие трудности для финна и в особен­ности для китайца.

Необычайные трудности для китайца представ­ляет произношение русского звука

р, например, в слове икра, который китаец, обучающийся русскому

языку, стремится про­износить как л. Обычное для финна слово

hyцdyttцmyys 'бесполез­ность' трудно для русского по причине несвойственного

русскому языку стечению гласных переднего ряда в одном слове, нали­чие

специфических гласных ц, ь и дифтонга ць. Не менее трудно для русского

произношение грузинского глагола q'iq'ini 'квакать' по причине контрастного

стечения задненёбного надгортанного p' и гласного i,

повторяемого дважды. Подобных примеров можно было бы привести значительное

количество. Все эти доводы, конечно, нужно принимать во внимание, но все же они

не могут служить достаточно веским аргументом против существования в различ­ных

языках мира вышеуказанной тенденции.

Наблюдения над историей развития фонетического строя раз­личных языков мира с

достаточной убедительностью свидетель­ствуют также и о том, что во всех языках

существуют относительно трудные для произношения звуки и сочетания звуков, от

которых каждый язык стремится по возможности освободиться или пре­вратить их в

более легкие для произношения звуки и сочетания звуков. Так, например, было с

достаточной долей вероятности установлено, что в индоевропейском языке-основе

существовал ряд так называемых лабиовелярных согласных qw, qwh, gw, gwh,

обладавших, по-видимому, довольно сложной артикуляцией. Лю­бопытно при этом

отметить, что ни в одном из современных индо­европейских языков эти звуки не

сохранились17. Они или совпали с

обычными нелабиализованными k и g, или превратились в губные

смычные. Можно предполагать, что сложная артикуляция этих звуков была

негативным фактором, и различные индоевропейские языки на протяжении истории их

развития стремились различными путями эту артикуляцию устранить. Интересным

примером в этом отношении может служить также существование в индоевропейском

языке-основе так называемых слоговых носовых и плавных l*,?,<236>

f, g. Они также оказались очень неустойчивыми. Около слоговых плавных и

носовых в различных индоевропейских языках усили­вались так называемые пазвуки,

в результате чего образовыва­лись сочетания, составленные из гласного и

сонантов ?, l, т, п, ср., например, рефлексы индоевропейского архетипа

*wlqos 'волк' в древних и современных индоевропейских языках: готск. wulfs,

лат. (из оскско-умбр.) lupus, др. греч. lЪkoj, русск. волк и т. д.

Сочетание носового гласного и простого типа г + о, е и

т. д. представляет исключительные трудности для артикуляции. По этой причине ни

в одном из языков мира, имеющем носовые гласные, они не встречаются.

В индоевропейской языковой основе некогда существовало слово *oktō,

обозначающее 'восемь'. Группа согласных kt вряд ли может считаться

удобно произносимой, поскольку сочетание двух смычных глухих создает чрезмерное

напряжение (excessive ten­sion). Индоевропейские языки нередко различными

способами стремились облегчить произношение этой группы в слове 'восемь' в

умбрском языке k превратился в спирант h, ср. умбрск, uht; в

немецком языке k превратился также в спирант, но иного каче­ства, в

спирант х, ср. нем. acht; то же самое явление имело место в

новогреческой демотике, ср. греч. octТ, в испанском языке груп­па kt

превратилась в аффрикату č (орф. ch) ср. исп. ocho; в итальянском и

шведском языках в группе kt k уподобилось t, ср. ит. otto и шв.

еtta.

Ударение и долгота относятся к числу связанных между собой факторов. Любой

ударный гласный немного длиннее не­ударного. Однако наличие сильного

экспираторного ударения на долгом гласном в известной степени затрудняет

произношение, вызывая перегрузку произносительных усилий. Целый ряд язы­ков

нашел выход из этого положения в дифтонгизации долгих гласных. Ударение

перемещается на один из компонентов дифтон­га, который в то же время

освобождается от долготы. Так, напри­мер, обстояло дело в истории финского

языка. Долгие гласные ō, y и ē в финском языке превращаются в

дифтонги, например: Sōmi 'Финляндия' дало Suomi, jōn 'пью'

превратилось в juon, ō 'ночь' — в уy, sцn 'ем' — в syцn, mēs

'мужчина' — в mies и т. д.

В вульгарной латыни, в конце V в. гласные открытого слога под ударением

получили удлинение независимо от своего качества, например, fę?de 'вера'

превратилось в fę?d e; pę?de 'нога' — в p ę ?d e. В дальнейшем

эти ударные долгие гласные превращались в диф­тонги, например p ę ?d e

превращалось в pied, fę?d e в feid и т. д.

Подобная дифтонгизация долгих гласных происходила так же в истории английского

языка в период времени от XIV до XVI в. Так, например, time 'время'

превращалось в taim через проме­жуточные ступени tinm, tenm; hūs 'дом'

превратилось в haus через промежуточную ступень hous и т. д.<237>

Глухие смычные в интервокальном положении в сочетаниях Типа ata, ара, asa и

т. д. более труднопроизносимы по сравнению со звонкими смычными, находящимися

в том же положении. Неудивительно, что в истории самых различных языков

наблю­далась тенденция к замене смычных глухих в интервокальном по­ложении

соответствующими звонкими смычными или спирантами.

Можно априорно утверждать, что стечение двух гласных, или так называемое

зияние, не облегчает произношение слов, а наобо­рот, затрудняет, это в

одинаковой степени ощущается носителями самых различных языков. Неудивительно

поэтому, что в языках совершенно различного фонетического строя наблюдаются

по­пытки устранения зияния.

Всё сказанное лишний раз свидетельствует о том, что утвер­ждение о наличии во

всех языках мира тенденции к облегчению произношения не так уж субъективно по

своей сущности. Наряду с попытками приспособить произношение к особенностям

звуковой системы конкретного языка несомненно существует стремление к

устранению позиций, вызывающих артикуляционное затруднение у носителей самых

различных языков. Таким обра­зом, основная целенаправленность тенденции к

облегчению про­изношения состоит в стремлении к возможному уменьшению

про­износительных затрат. Тенденция к облегчению произноситель­ных затрат

является одной из разновидностей более широкой тен­денции к экономии,

сущность которой будет нами рассмотрена позднее. К конкретным формам

проявления этой тенденции могут быть отнесены такие явления, как ассимиляция,

напри­мер, лат. summus 'высший' из supmos, ит. fatto 'сделанный' из factum,

фин. maassa 'в стороне' из maasna и т. д.; явление внешнего и внутреннего

сандхи, например, др.-инд. putraз-ča 'и сын' из putras čа, мар.

jolgorno 'тропа' из jolkorno и т. д.; явления умлаута или преломления

(Brechung) ср. нем. Krдfte 'силы' из Krafte, явление сингармонизма, ср. тат.

urmanlarda 'в лесах', но kьllдrdд 'в озёрах'.

Однотипными с ассимиляцией можно считать вообще все из­менения согласных и

гласных, возникающие под влиянием со­седних согласных и гласных или групп

согласных, ср., например, широко распространенные в различных языках случаи

палата­лизации согласных перед гласными переднего ряда, случаи изме­нения их

качества в этих позициях, например, изменение качества k и g

перед гласными е и i; ср. лит. keturi, но русск. четыре,

др.-инд. čatvarah, арм. čors, греч. tљttarej, лат. caelum 'небо'

[.kelum], исп. cielo [Jielo], ит. cielo [čielo], рум. cer [čer], тур.

iki 'два', азерб. диалектн. iči 'два'.

Все случаи ассимиляции представляют конкретные проявления артикуляционной

аттракции. Стремление к экономии произно­сительных затрат ведет к созданию двух

гомогенных образований<238> в смежных позициях. Помимо описанных явлений

встречаются фонетические изменения, которые сами по себе не являются

ре­зультатом артикуляционной аттракции, но они также подчинены тенденции

уменьшения произносительных затрат, поскольку они направлены на устранение

произносительных помех. Сюда можно отнести различные типы эпентезы, или вставки

гласных и согласных (ср. лат. poculum 'бокал' из poclom; сербо-хорв. факат

при русск. факт; остров при лит. srovė 'течение'; фр. humble

'смиренный, униженный' при лат. humilis), упроще­ние групп согласных (например,

нем. Nest 'гнездо' при русск. гнездо, русск. мыло, но польск,

mydio 'мыло', лат. luna 'луна, месяц' из более древнего louksna и т. д.).

Довольно любопытным способом облегчения произноситель­ных затрат является

устранение концентрации произносительных усилий, например устранение

скоплений двух долгих гласных, или долгого гласного и группы, состоящей из

двух согласных (ср. греч. basilљwn 'царей' из basilēōn, лат. ventus

'ветер' из vēntos), сочетаний, состоящих из долгого и краткого гласного

(ср. финск. soiden 'болото' из sōiden).

Концентрация произносительных усилий создается при соче­тании долготы гласного и

силового ударения, падающего на этот гласный. Примером устранения образующейся

сверхдолготы мо­жет служить превращение ударных долгих гласных в дифтонги в

истории финского языка, ср. финск. suo 'болото' (из sō, ср. совр. эст. soo

'болото'), финск, tyц 'работа' (из tцц, ср. совр. эст. tцц). Аналогичное

явление имело место в истории французского языка, ср. вульг. лат. f?de 'вера',

ст.-фр. feid и т. д.

Стремлением к уменьшению произносительных затрат объяс­няются также широко

распространенные в различных языках мира случаи редукции гласных в безударных

слогах, ср. русск. волна [vAlnб], берег [bйr'qk], норвеж. like

[li:kq] 'любить', synge [sьNq] 'петь', нем. singen [siNqn] 'петь', ich habe [iз

habq] 'я имею' и т. д. Редуцированный гласный в безударном слоге может совсем

утратиться. Этим объясняется, например, утрата древних конечных гласных во

многих финно-угорских языках, ср. коми-зыр. sхn, 'жила', эрзя-морд, san, мар.

шян, финск. suoni, коми-зыр. lym 'снег', мар. lum, финск. lumi и т. д., ср.

также греческие формы род. п. ед. ч. типа patrТj, mhtrТj, fugatrТj, Ўndroj от

pat»r 'отец', m»thr 'мать', fugЈthr 'дочь', Ўn»j 'человек, мужчина' и т. д.

Различные языки стремятся устранить скопление двух рядом стоящих гласных, в

особенности двух гетерогенных гласных, вы­ражением чего является устранение

зияния. Неустойчивыми ока­зываются также скопления открытых слогов. В качестве

средства устранения подобных скоплений часто выступает синкопа, ср. лат. ulna

'локоть' при греч. зlљnh 'локоть', исп. siglo 'век', но лат. saeculum, финск.

korkeus 'высота' из korke-δute и т. д. Неудобопроизносимым, по всей

видимости, является сочетание<239> однородных согласных, разделенных

гласными или согласными иного образования, что часто устраняется путем

диссимиляции, ср. исп. arbol 'дерево' при лат. arbor, груз. kharthuli

'грузин­ский' из kharthuri, ср. osuri 'осетинский' и т. д. Частным случаем

диссимиляции является гаплология, например, русск. знаменосец из

знаменоносец и т. д.

В неменьшей мере стремление приспособить языковый меха­низм к особенности

человеческого организма, к особенностям его психологической организации,

проявляется в области граммати­ческого строя языка. Большой интерес в этом

отношении представ­ляют следующие явления, отмеченные в самых различных

языках мира.

II. Тенденция к выражению разных значе­ний разными формами.

Тенденцию к выражению разных значений разными фор­мами иногда называют

отталкиванием от омонимии.

Арабский язык в более древнюю эпоху своего существования имел только два

глагольных времени — перфект, например, katabtu 'я написал' и имперфект

aktubu 'я писал'. Эти времена пер­воначально имели видовое значение, но не

временное. Что касается их способности выражать отношение действия к

определенному временному плану, то в этом отношении вышеуказанные времена

были полисемантичными. Так, например, имперфект мог иметь значение

настоящего, будущего и прошедшего времен. Это комму­никативное неудобство

потребовало создания дополнительных средств. Так, например, присоединение к

формам перфекта ча­стицы qad способствовало более чёткому отграничению

собственно перфекта, например, qad kataba 'Он (уже) написал'. Присоеди­нение

префикса sa- к формам имперфекта, например, sanaktubu 'мы напишем' или 'будем

писать' дало возможность более четко выразить будущее время. Наконец,

употребление форм перфекта от вспомогательного глагола kāna 'быть' в

соединении с формами имперфекта, например, kāna jaktubu 'он писал' дало

возможность более четко выразить прошедшее длительное.

Местные падежи, характеризовавшиеся суффиксами -nа и -ka, в протоуральском

языке были полисемантичны. Местный падеж с суффиксом -па обозначал

местонахождение и внутри предмета, и на поверхности предмета; другой местный

падеж, направитель­ный падеж на -ka, обозначал и движение во внутрь предмета

и по направлению к предмету. Позднее этот коммуникативный недоста­ток был

устранен тем, что в различных уральских языках возник­ли новые, более чётко

дифференцированные местные падежи.

Формы перфекта в болгарском языке с течением времени при­обрели дополнительное

значение пересказывательного наклоне­ния (обозначение неочевидного действия).

Формы перфекта и пере­сказывательного 1-го прошедшего были первоначально

совершенно<240> омонимичны. Они образовывались из л-ового

причастия и форм настоящего времени вспомогательного глагола «быть», ср.

напри­мер, дал (дала) съм, дал (дала, дало) си, дал е и т. д.,

соответствую­щее русскому я дал (дала), ты дал (дала), он дал и т. д.

Два разных значения таким образом выражались одной формой. Поскольку

пересказывательное 1-е прошедшее в первых двух лицах употреб­лялось

сравнительно редко, то остро этот недостаток не чувство­вался. В третьем лице

оно употреблялось довольно часто, и омо­нимия форм действительно представляла

неудобство. Позднее эта омонимия была устранена. Формы третьих лиц 1-го

пересказыва­тельного прошедшего стали употребляться без вспомогательного

глагола, например, чел 'говорят, что он читал', чели, 'говорят,

что они читали'.

Отталкивание от омонимии проявляется также в области фор­мирования внешнего

облика слова. Так, например, финскому слову tuuli 'ветер' в коми-зырянском

языке должно было бы соответ­ствовать закономерно слово ti*l. Однако, поскольку

в коми-зырян­ском языке когда-то существовало слово ti*l со значением 'огонь',

соответствующее финскому tuli 'огонь', то слово ti*l 'ветер' при­няло

аномальный облик и стало звучать как t?l (t?v). Финскому глаголу purra 'кусать,

грызть' в коми-зырянском должен был бы соответствовать глагол pi*r, но

поскольку в коми-зырянском языке существовал глагол pi*r со значением

'входить', развитие глагола pi*r 'кусать, грызть' уклонилось от нормального

пути и он приоб­рел форму pur-18.

Татарскому бар 'иди' в чувашском языке должно было бы закономерно

соответствовать пур. Однако при таком развитии пур стало бы

совпадать с пур 'есть' или пур 'каждый, всякий'. По этой

причине пур 'иди' получило аномальное развитие и стало звучать как

пыр.

III. Тенденция к выражению одинаковых или близких значений одной формой.

Эта тенденция находит проявление в ряде широко распростра­нённых в различных

языках мира явлений, которые обычно назы­вают выравниванием форм по аналогии.

Можно отметить два наибо­лее типичных случая выравнивания форм по аналогии:

1) выравни­вание форм, абсолютно одинаковых по значению, но различных по

внешнему облику и 2) выравнивание форм, различных по внеш­нему облику и

обнаруживающих лишь частичное сходство функ­ций или значений.

Первый случай по сравнению со вторым является более ред­ким. Приведем некоторые

примеры. Известно, что у основ муж­ского рода на -о в латинском, греческом,

славянском и балтийских<241> языках им. п. мн. ч. имел окончание -oi,

ср. греч. o„koi 'дома', лат. populi 'народы' и т. д. Это окончание не было

исконным. Оно было перенесено по аналогии из местоименной сферы, ср. греч. oѓ

'те', ср.-лат. quoi 'которые' от qui 'который', готск, юai. Исконным окончанием

было -es, которое в результате стяжения с конечным гласным основы -о

образовывало окончание -ōs, ср. его рефлексы в др.-инд. a?vā? 'лошади'

от a?va? 'лошадь', готск. wulfōs 'волки' от wulfs 'волк' и т. д.

Руководствуясь этими данными, можно предпола­гать, что такие слова, как лат.

populus 'народ' и греч. lьkos 'волк' некогда имели формы им. п. мн. ч.

populōs и lukōs. После перенесения окончания -oi из местоименной

сферы возникли новые формы им. п. мн. ч. populoi, позднее populi 'народы' и

lьkoi (орф. lЪkoi 'волки'). Окончания -ōs и -oi были абсолютно одинаковыми

по функции. В данном случае произошло простое выравнивание по аналогии

тождественных по функции формантов.

В индоевропейском языке-основе 1 л. ед. ч. имело два типа окончаний: так

называемые тематические глаголы имели окончание -ō, а атематические

глаголы — окончание -mi. Позднее в ряде индоевропейских языков это

различие было устранено. Окончание атематических глаголов -mi полностью

вытеснило окончание -ō, ср. др.-арм. berem 'я несу', совр. болг.

гледам 'я смотрю', сербохорв. pevam 'я пою', nosim 'я несу', ирл. buailim 'я

ударяю' и т. д.

Направление движения от какого-нибудь предмета выража­лось в древнеармянском

языке особым падежом аблативом, кото­рый в единственном и множественном числе

имел разные оконча­ния, например, ед. ч. get-oi 'от реки', мн. ч. get-oc 'от

рек'. В восточном диалекте возникло стандартное окончание облатива -iз,

употребляющееся в единственном и множественном числе, ср. antar 'лес', antar-iз

'из леса' и antarner-iз 'из лесов'.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36