Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

две серии процессов, в связи с чем нельзя провести знака равенства между

языковым динамизмом и языковой изменчивостью.

Под языковым изменением следует понимать процесс нарушения тождества единицы

самой себе и результат такого нарушения тождества. Языковое изменение есть

понятие диахроническое, ибо для его обнаружения и констатации мы дол­жны

сопоставить два разных временных среза. Формула измене­ния — «А > Б» — есть

одновременно признание двух разных со­стояний, из которых одно предшествует

другому. «Категория „изме­нение“, — пишет в данной связи советский философ Б.

А. Грушин, — по-видимому, является самой абстрактной, самой общей категорией,

которая отражает процессы развития объективного мира. В ней под­черкивается

лишь самое общее, самое очевидное, бросающееся в гла­за, присущее всякому

процессу развития: наличие различий в одном и том же элементе системы (или в

самой системе), взятом (взятой) в<208> двух различных по времени точках»

[53, 104]. Последнее указание особенно существенно, ибо языковые расхождения

могут наблюдать­ся не только при сравнении текстов, разных по времени их

создания. В принципе можно говорить также о различиях, встречающихся в

географическом или социальном планах, что позволяет отличать модификации во

времени и модификации между разными частями одного речевого коллектива, имея в

виду территориальное, функциональное или социальное расслоение языка [43,

450—451]. Тем не менее, не все указанные типы модификаций можно считать

изме­нениями в собственном смысле слова. Мы относим этот термин лишь к

расхождениям во времени, то есть полагаем, что он служит для обозначения

нетождеств между явлениями, обнаруживающими зависимость во временнум следовании

и связанными отношениями преемственности и замещения. Все другие модифи­кации

одной и той же единицы мы и обозначаем термином «варьи­рование». При таком

понимании термина «изменение» последнее следует отличать от инноваций, или

новообразований, в со­держании которых главное — момент появления новой

еди­ницы или элемента, а не момент превращения одного явле­ния в другое.

Итак, процессы изменения — это процессы замещения в широ­ком смысле этого

слова [125], начиная от вытеснения одной едини­цы другой и кончая постепенным

видоизменением материального функционального или семантического тождества

единицы. Процес­сы же варьирования — это процессы сосуществования и

конкурен­ции гетерохронных или гетерогенных образований, объединяе­мых по

какому-либо сходному признаку, чаще всего по сходству денотативного значения

рассматриваемых единиц [64]. В качестве вариантов могут рассматриваться также

образования, выполняю­щие в языке одну и ту же функцию и различающиеся между

собой по их распределению в социальном или географическом простран­стве

данного языка, или по их частотности и продуктивности. В ка­честве особых

разновидностей изменения необходимо исследовать также процессы

переинтеграции, которые могут, вообще говоря, выделяться и в отдельный класс

модификаций формы; пе­реинтеграция представляет собой нарушение одних

ассоциативных связей и возникновение других, не сопровождаемое изменением

материального тождества единицы в целом, но лишь перераспре­делением ее

составных частей (ср. процессы морфологического переразложения формы).

Варьирование и переинтеграция и новообразования подготав­ливают изменение, но в

отличие от изменения, для которого харак­терны отношения замещения, в первых

трех случаях никаких за­мен, собственно, не происходит. В случае изменения

наличие одной единицы исключает одновременное существование другой; форму­ла «А

> Б» означает, что А кончило свое существование, и на его месте появилось

некое Б. В случаях переинтеграции и варьирова<209>ния устанавливаются

принципиально иные отношения: А и Б со­существуют.

Механизм языкового изменения тесно связан с процессами варьи­рования: так,

фонетическое изменение представляет собой, по мне­нию Л. Блумфилда, с

исторической точки зрения «постепенное предпочтение, оказываемое одним

недистинктивным вариантом в ущерб другим» [4, 399]. В иных терминах, но во

многом аналогич­но описывал протекание изменения и Бодуэн. Историческое

раз­витие польской флексии представляется, например, в его изложе­нии как

медленный процесс колебания форм, в течение которого одни формы постепенно

берут перевес над другими [5, 1, 23—24].

Языковые изменения служили предметом специальных исследо­ваний уже издавна,

процессы же варьирования были вовлечены в круг лингвистической проблематики

лишь сравнительно недавно (интересный обзор мнений с библиографией по теме

содержится в работах Н. Н. Семенюк [64]; см. также [431 и [124]). Не

остав­ляет, однако, сомнений, что и эта форма проявления языкового динамизма,

во многом определяющая конкретные пути эволюции языка, тоже должна получить

надлежащее освещение. Как мы уже указывали выше, это связано в первую очередь

именно с тем об­стоятельством, что ключ к изучению природы языковых

измене­ний лежит в синхронии: «и начальная, и конечная точка изме­нения в

течение некоторого времени сосуществуют» [93, 276] (см. также [163]).

В наиболее четкой форме мысль о многообразии и разнообразии задач современной

науки в области познания языка как динами­ческого объекта, проявляющего черты

динамической устойчивости, выразил Делл Хаймз. В настоящее время, —

подчеркивает этот американский лингвист, — одинаково важно проведение

синхрон­ного анализа динамики явления и варьирования, как источника

изменений, и диахронического анализа «статики» того, что истори­чески

устойчиво,— параллельно исследованию синхронно инва­риантного и диахронически

изменчивого [127, 451].

Итак, язык может быть определен как исторически развиваю­щееся явление, как

объект, который никогда не бывает и не может быть абсолютно устойчивым, как

динамическая система, находя­щаяся в каждый данный момент своего существования

в состоянии относительного равновесия. Многие общие закономерности его

функционирования и развития могут быть поэтому объяснены самим фактом его бытия

в виде сложнодинамической системы. Об­ратимся к их краткой

характеристике.<210>

О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ РАЗВИТИЯ ЯЗЫКА В СВЕТЕ ЕГО

ОПРЕДЕЛЕНИЯ КАК СЛОЖНОДИНАМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Системы сложного динамизма представляют собой новый тип объектов научного

исследования, специфичных именно для совре­менной науки [52, 99]. Как

известная неразработанность общих принципов системного подхода, так и гораздо

большая трудность применения понятия системы по отношению к развивающимся

объ­ектам сравнительно с объектами статическими [53, 36] приводят к тому, что

работы, в которых совершается попытка охарактеризо­вать особенности

сложнодинамических систем, пока немногочис­ленны. Можно с полным основанием

утверждать, что исследова­ния этого рода находятся в настоящее время в своей

начальной стадии. Тем не менее представляется небесполезным указать уже

сейчас на ряд закономерностей в развитии языка, которые могут быть объяснены

за счет его принадлежности к разряду сложноди­намических систем и которые

тесно связаны с общими свойствами всех объектов названного класса.

Необходимо сразу же отметить, что существуют и такие особен­ности развития

динамической системы языка, которые связаны с собственно лингвистическими

свойствами данной системы, т. е. продиктованы сугубо специфическими

принципами данной системы в ее отличии от других динамических систем. Таковы

так называе­мые языковые антиномии, в процессе разрешения кото­рых и

происходит саморазвитие языка. Как правильно указывает М. В. Панов и другие

исследователи этой школы, «целесообразно эти противоречия выделить среди

других диалектических противо­речий» [63а, 24 и сл.]. К подобным антиномиям

относятся антиномия говорящего и слушающего, кода и текста, узуса и

потенциальных возможностей языковой системы, антиномия, обусловленная

асим­метричностью языкового знака и, наконец, антиномия двух функ­ций языка:

чисто информационной и экспрессивной. Поскольку характер этих антиномий уже

разбирался детально в специальной литературе, а также служил предметом

исследования, частично освещенным и в пределах настоящего издания мы больше

на разбо­ре этих противоречий и способах их преодоления останавливаться не

будем, обратившись к вопросу об отражении и преломлении в развитии языка

общих свойств сложнодинамических систем.

Динамическая система представляет собой, по словам У. Эшби, «нечто такое, что

может изменяться с течением времени» [90, 36]. Параллельно главному свойству

этих систем — их нетождествен­ности во времени — подчеркивается и другое их

качество, их слож­ность. Последняя проявляется как в составленности системы из

большого количества разнородных элементов и ступенчатом, иерар­хическом

соотношении между ними, так и в общей целостности сис­темы, существующей

вопреки факту ее составленности из подвиж<211>ных и меняющихся элементов

и позволяющей данной системе проявлять качества, несвойственные ее элементам по

отдельности. Сис­темы сложного динамизма — это прежде всего объекты,

изобилу­ющие, или, по выражению У. Эшби, перенасыщенные внутренними и внешними

связями. Понятия сложности и динамизма в рассмат­риваемых системах органически

слиты, так что любой объект наз­ванного класса может быть в конечном итоге

охарактеризован как «соподчиненная сложная взаимосвязь частей, дающая в своих

про­тиворечивых тенденциях, в своем непрерывном движении выс­шее единство —

развивающуюся организацию» [84, 9—10] (подчеркнуто нами. — Е. К.). Эти

атрибуты сложнодинамических систем отражаются на принципах их устрой­ства и

конкретной организации: между элементами системы уста­навливаются такие связи,

которые отвечают способности систем к устойчивости, активной адаптации,

известному саморегулирова­нию, согласованию функций и структуры системы с той

субстан­цией, в которой она реализуется и т. д. и т.п. (подробнее обо всех

атрибутах сложнодинамических систем см. в работах И. Б. Новика, У. Эшби, Н.

Винера [13; 52; 92]).

Из всех этих свойств, находящих в языке своеобразное отраже­ние, наиболее

важными для понимания его развития являются, по-видимому, следующие:

1. Особый характер взаимодействия со средой.

2. Особый характер взаимодействия между составными частями системы.

3. Относительная автономность отдельных звеньев системы в процессе ее общего

преобразования.

4. Существование «скрытых параметров», недоступных прямому наблюдению.

5. Относительная независимость внутренней структуры системы от ее

вещественного субстрата.

Попытаемся хотя бы кратко охарактеризовать эти свойства и продемонстрировать,

в каких конкретных лингвистических явле­ниях они находят свое выражение.

Итак, первая особенность развития языка касается характера его взаимодействия со

средой. Как и любая другая слож­но-динамическая система, язык не просто

формируется средой, но вступает с ней в многосторонние и разнообразные

отношения. Язык не отражает пассивно всех воздействий окружающей среды, но

от­носится к ним избирательно. Это согласуется с тем обстоятельством, что язык

и не может, не теряя своей качественной специфики, непо­средственно реагировать

на абсолютно все изменения в том фрагмен­те среды, в котором он существует. В

противном случае некоторые внешние воздействия могли бы вести не к развитию

системы, а к ее разрушению (так, например, языком усваиваются далеко не все

инновации). Язык не реагирует, например, непосредственно на целый ряд изменений

в экономическом или социально-политичес<212>ком устройстве того общества,

которое он обслуживает. На это указывал еще Ф. Энгельс, который в письме к Й.

Блоху подчер­кивал, что вряд ли кому-нибудь придет в голову связывать так

называемые германские передвижения согласных с экономичес­кими условиями жизни

носителей этих языков [89]. С другой сто­роны, такие факторы в развитии

общества, как изменение контин­гента носителей данного языка, или

контактирование народов, или распространение просвещения и многие другие

факторы, подробно описываемые ниже, находят обычно отражение в истории языка и

служат конкретными причинами наблюдающихся в нем изменений. Наиболее

непосредственно отражается в языке материальный и культурный прогресс общества

в расширении средств номинации. Таким образом, разные ситуации в среде нахо­дят

в языке разное отражение.

Мы уже описывали выше переплетение в каждом состоянии язы­ка черт подвижности

и устойчивости. Не возвращаясь к этому воп­росу еще раз, подчеркнем только,

что устойчивость языка в его соотношениях со средой осуществляется во многом

через посред­ство изменчивости его вещественного суб­страта, т. е. из-за

способности языка к варьированию и его избыточности.

В то же время в результате таких взаимокоррелируемых отно­шений языка со

средой вырабатывается именно динамичес­кая устойчивость системы. В связи с

нею языку свой­ственно, например, возложить выполнение части функций с одной

подсистемы на другую, если в силу каких-либо изменений исконная подсистема

подверглась перестройке. Языки проявляют способ­ность выразить новые понятия

с помощью старых средств или их перегруппировки, или возможность

скомпенсировать исчезнове­ние одной единицы за счет появления другой и т. п.

Общим свойством сложнодинамических систем является и то, что они всегда

стремятся к состоянию относительного равновесия [90, 388]. Им присуща

вследствие этого некая активность, но ак­тивность адаптивная, т. е.

удерживающая перемены в допустимых пределах и направленная на приспособление

системы к среде, но недопускающая вместе с тем ее разрушения. Отсюда

известное са­морегулирование системы.

С этой особенностью тесно связана и вторая особенность в развитии языка, которую

можно охарактеризовать как динами­ческое взаимодействие отдельных составных

частей системы. Сущ­ность этой особенности заключается в том, что хотя язык в

целом сохраняет свою составленность из вполне определенных обязатель­ных

частей, или компонентов, — фонетики, лексики, грамматики и т. п., — конкретное

соотношение этих частей и характер зави­симости между ними на протяжении

истории языка не остается не­изменным. Функционирование и развитие языка всегда

достига­ется за счет согласованного взаимодействия<213> между отдельными

частями, системы — уровнями, или ее подсис­темами, и языковыми единицами, а

также за счет распределения функций между ними [48, 99]. Характер такого

согласования тоже меняется.

Используя понятие внутренней солидарности, выдвинутое пред­ставителями

Пражского лингвистического кружка (см. [10, 87]) и использованное в

дальнейшем и за его пределами, в частности, Э. Косериу [33, 232], можно было

бы подчеркнуть, что развитие языка означает в первую очередь развитие той

сети связей, кото­рые наблюдаются между компонентами, образующими единое

«солидарное», или «ансамблевое», целое.

В специальной литературе уже были описаны многие конкрет­ные примеры тех

корреляций, которые наблюдаются в истории языка между изменениями в

фонетической, грамматической и лексической подсистемами и которые выражают

зависимости перестройки одного уровня от сдвигов на другом; существование

межуровневых диахронических связей поэтому сомнения, по-видимому, не вызывает

(ср. [17; 37; 59; 79; 94; 129; 165]). Вместе с тем характер подобных

корреляций оценивается по-раз­ному [9; 27, 187; 66]. Но несмотря на то, что в

освещении этих воп­росов еще немало невыясненного и спорного, вряд ли можно

воз­ражать в принципе против тезиса, сформулированного В. Н. Топо­ровым, о

том, что языковая система — это «совокупность элемен­тов, организованных

таким образом, что изменение, исключение или введение нового элемента

закономерно отражается на осталь­ных элементах» [73, 9—10]. Следует признать

в то же время, что правильное истолкование этого тезиса возможно только в том

слу­чае, если не проводить знака равенства между элементами системы

(конструктами) и реальными частями системы, т. е. теми непосредственными

данностями, которые представлены в языке в форме различных звуков, их

последова­тельностей, отдельных слов и т. п. С пониманием этого

обстоятель­ства тесно сопряжено и понимание третьей особенности развития

языков как сложнодинамических систем — извест­ной независимости общей

перестройки языка от тех частных сдви­гов, которые происходят именно с теми

реальными данностями, о которых мы говорили выше.

Изменение единицы языка, как определенного элемента (или члена) системы, часто

не совпадающей с актуально выделенной частью потока речи (или, соответственно,

материальной последо­вательностью, обнаруженной в реальном письменном тексте),

не может не отразиться на строении языка или на строении отдель­ных его

звеньев. Утверждать обратное — значило бы опровергать самый тезис о языке как

определенным образом организованной системе, где все взаимосвязано [167, 34].

Изменение члена системы в любой области языка отзывается на всей системе [33,

234; 130, 5—8]. С другой стороны, изменения, охватывающие языковые

дан<214>ности и имеющие частный характер, т. е. не касающиеся, строго

говоря, элементов системы, ведут обычно лишь к перераспределению этих данностей

внутри ограниченной области явлений, и системы как таковой не затрагивают.

Язык, таким образом, характеризуется способностью по-разному реагировать на

разные типы изменений и на перестройку, осуществляемую внутри разных участков

его строения.

«В системе сложного динамизма, — подчеркивает И. Б. Новик, — изменение

некоторой части элементов.., трансформируясь по слож­ным путям, постепенно

угаснет, не нарушив качественной специфики всей системы в целом» [52, 106]. В

силу указанного свой­ства последствия казалось бы одинаковых процессов в

разных кон­кретных языках тоже могут являться различными. Приведем толь­ко

один пример, иллюстрирующий разную роль заимствований с точки зрения их

последующего влияния на фонологическую под­систему языка. Фонема /ф/

появилась в русском языке под влия­нием заимствований из греческого, но она

естественно включилась в складывающуюся здесь систему оппозиций по глухости и

звонко­сти и стала обязательным членом этой системы; в языке навахо бы­ло

достаточно заимствования всего нескольких английских слов, чтобы аранжировка

фонем в начальной позиции претерпела здесь существенные изменения [126];

существование в современном не­мецком языке фонемы /з/ связано с единичными

заимствованиями из французского, но сама фонема не входит в систему

кардиналь­ных фонем данного языка; аналогично во многом и положение фонемы

/с/ в современном английском языке, выступающей толь­ко в словах французского

происхождения и на правах перифе­рийной фонемы; с другой стороны, известно,

что приток француз­ских слов в этот язык способствовал радикальной

перестройке ак­центологической системы данного языка.

В избирательном отношении к разным изменениям язык прояв­ляет также следующую

важную зависимость: чем от большего ко­личества элементов зависит

устойчивость системы, тем меньшим является возмущающее воздействие на всю

систему изменение каждого отдельного элемента [52, 105—106]. Эта

закономерность сложно-динамаческих систем может помочь объяснить, почему,

например, преобразование одной-единственной оппозиции в фонологии име­ет

неизмеримо более серьезные последствия для всего языка в целом, чем, скажем,

десятки постоянно совершающихся семантических сдвигов: система в фонологии

держится на сравнительно небольшом числе отношений и единиц; семантическая

система, напротив, строит­ся на большем количестве единиц и характеризуется

огромным ко­личеством разнородных связей.

В связи с описанными свойствами языка некоторые исследова­тели справедливо

указывают на то, что общий системный принцип организации языка не исключает

известной независимости системы в целом от перестройки внутри частных ее

подсистем и вполне опре<215>деленной автономности последних [37; 38; 66].

Это означает, что и развитие их может происходить по своим собственным

внутренним законам, т. е. в той или иной мере обособленно друг от друга [129;

165].

Лингвист-историк должен, конечно, стремиться увидеть са­мый минимальный и

незначительный сдвиг sub specie systematis, т. е. как отражение чего-то более

общего и целостного [156, 7]. Как демонстрирует, однако, на фактическом

материале Й. Хамм, по­добные обобщения не должны являться чересчур поспешными

и по той причине, что в принципе не всегда возможны или обязательны [80, 22 и

сл.].

Выше мы уже говорили о том, что одни и те же процессы изме­нения приводят в

конкретных языках к разным последствиям (ил­люстрацией может служить здесь,

например, история перегласовок в германских языках). Это обусловливается тем,

что протекание изменения происходит в разных условиях, специфические

особен­ности которых мы часто не в силах восстановить. Признание этого факта

тесно связано с четвертой особенностью языко­вого развития, относящейся к

наличию скрытых и невыявленных причин языкового изменения. Уже само

существование так назы­ваемых спонтанных или спорадических изменений, которые

в тра­диционном языкознании правильно противопоставлялись обус­ловленным

изменениям и сдвигам, заставляет предположить, что в развитии языка

наличествуют некие скрытые параметры, не толь­ко вызывающие те или иные

изменения, но и меняющие характер протекания и направление начинающихся

сдвигов.

В общем плане можно констатировать, что мера устойчивости языков и, напротив,

степень их изменчивости, определяются чис­лом классов воздействий среды,

которые данная система способна воспринять и отразить, и числом классов тех

внутренних факто­ров, которые могут служить движущими силами преобразований.

Последовательного и тем более исчерпывающего перечисления этих классов в

языкознании еще не существует. Настоящая работа и ставит своей целью осветить

хотя бы наиболее существенные из этих причин и дать их классификацию (см.

ниже). Осо­бую проблему в выявлении скрытых параметров представляет, на наш

взгляд, вопрос о совокупном одновременном действии различных факторов и

характере их переплетения. На рассмотрении этих проблем мы и остановимся

ниже.

Пятой важной особенностью языкового развития, как отражающего процесс

становления сложнодинамической сис­темы, является известная независимость

структуры языка от того вещественного субстрата, в который она воплощается. Это

свойство языковой системы можно объяснить тем обстоятельством, что одна и та же

структура (или структура, оказывающаяся в определен­ном приближении

аналогичной) может реализоваться с помощью множества разных вещественных

субстратов. Иначе говоря, струк<216>тура языка оказывается способной

оставаться инвариантной по отношению к тем элементам, которые ее выражают и

которые сами могут испытывать в это время довольно значительные изменения.

Описывая развитие языкового знака, указывают обычно, что оно заключается в

сдвиге отношений между означаемым и означа­ющим (см. подробнее выше, гл.

«Знаковая природа языка», раздел «Специфика языкового знака»). Но система

языка слагается не только из знаков, но и фигур, тоже не остающихся на

протяжении истории языка неизменными. Меняется число фи­гур, меняется их

материальный облик. Меняется, наконец, и сис­темная значимость указанных

единиц. Явления этого рода изуча­ются в диахронической фонологии, результаты

которой позволяют обобщить описанные здесь факты в виде особого правила. Его

мож­но было бы сформулировать в виде правила о необязательности прямых

корреляций между измене­нием материального облика конкретной единицы и

изменением ее положения в системе данного языка, или, что то же, о

необязательности корре­ляций между материальными и системными (структурными)

сдви­гами в языке. Так, передвижения согласных в германских языках, столь

радикально изменившие конкретный облик германского кон­сонантизма по

сравнению с индоевропейским, не означали вместе с тем изменений в структурной

конфигурации согласных, ибо прин­цип дистантности между тремя рядами

согласных не был нарушен. Аналогичные явления были описаны и фонологами

Пражской шко­лы [10, 85]. Не случайно поэтому, что новая интерпретация

язы­ковых изменений оказалась связанной более с выяснением систем­ного

статуса изменений, чем с прослеживанием материального преобразования единиц,

столь характерным для младограмматиков. К рассмотрению этого аспекта проблемы

мы еще вернемся.

Мы охарактеризовали здесь некоторые особенности развития языка, обусловленные

его принадлежностью к классу сложнодинамических систем. Описание свойств

языка, связанных с его сис­темным характером не в диахронии, а в синхронии, —

предмет от­дельного исследования.

РОЛЬ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ФАКТОРОВ ЯЗЫКОВОГО РАЗВИТИЯ

И ВОПРОС ОБ ИХ КЛАССИФИКАЦИИ

Серьезным недостатком многих работ по исторической лингвис­тике, — пишет К.

Тогебю, — была попытка объяснить эволюцию языка как результат действия

какого-либо одного фактора [162, 277]. Против стремления обязательно связать

разные изменения с одной-единственной универсальной причиной возражали и другие

языковеды — Э. Косериу [33, 268], М. И. Стеблин-Каменский [71, 75]. Но с такой

точкой зрения согласны не все лингвисты. Если<217> оставить в стороне тех

ученых, которые полагают, что проблема каузальности вообще не имеет права на

рассмотрение в пределах нашей науки, или тех, кто считает, что «вопрос о

причинах языко­вых изменений не является существенным для науки о языке» [83,

29], можно отметить, что мнения по данному вопросу представлены тремя

различными точками зрения.

Первая из них заключается в том, что все изменения в язы­ке обусловлены

экстралингвистическими причинами [3, 106], в первую очередь условиями

существования того общества, в ко­тором бытует язык [140, 96; 154, 17].

Критикуя младограмматиков за то, что они пытались обнаружить причины

преобразований в инди­видуальной психологии говорящего, А. Соммерфельт прямо

ука­зывает, что все разнообразные факторы изменений имеют в конеч­ном счете

социальный характер [154, 41]. Иногда подобная прямолинейная концепция

модифицируется в том смысле, что ее сторонники, признавая возможность

выявления ряда внутрен­них причин эволюции, полагают вместе с тем, что даже

за этими внутренними причинами стоят эксгралингвистические фак­торы. Нередко

решающая роль в возникновении и распростра­нении языковых преобразований

приписывается и такому фактору, как потребности коммуникативного характера

[9].

Вторая крайняя точка зрения защищается теми, кто считает, что в любых

изменениях языка все вызывается исключительно внут­ренними причинами [96,

18]. Разновидностью данной концепции являются также теории, согласно которым

все экстралингвисти­ческие импульсы, хотя они, быть может, и имеют место, не

должны рассматриваться в пределах лингвистики. «Как только мы остав­ляем язык

sensu stricto и апеллируем к внеязыковым факторам, — пишет, например, Ю.

Курилович, — мы теряем четкие границы поля лингвистического исследования»

[36, 404]. Близкие по духу идеи развивает и А. Мартине, который утверждает,

что «только внутренняя причинность может интересовать лингвиста» [41].

Пред­ставляется, что обе точки зрения достаточно ограниченны.

Исходя из тезиса о двусторонней зависимости эволюции языка от факторов

внешних и внутренних, мы хотим подчеркнуть тем самым, что современная

постановка проблемы заключается не в том, чтобы изучать одни причины в ущерб

другим, а в том, чтобы объективно показать, в чем именно может проявиться

действие тех и других и их конкретное переплетение. Хотя в советском

языкознании и было высказано мнение о том, что поло­жение о «плюрализме

причин» по своему существу якобы эклек­тично [9, 35], следует, по-видимому,

принять во внимание, что имен­но оно согласуется более всего с истинным

положением вещей и результатами многочисленных конкретных исследований (см.,

на­пример, [66; 124; 136; 143; 154]).

Из определения языка как системы динамической логически вытекает, что часть ее

внутренних «неполадок» должна быть устра<218>нена под давлением самой

системы — приведением элементов к большей упорядоченности, охватом единым

регулирующим принци­пом большего количества единиц, выдерживанием принципа

сох­ранения дистантности между членами оппозиций и т. п. Напротив, из

определения языка как системы открытой, т. е. взаимодейству­ющей со средой,

следует, что описание ее и не может быть полным вне учета конкретных форм этого

взаимодействия [107, 75—76]. Подчеркивая многосторонние зависимости языка от

целого комп­лекса причин, А. Мейе указывал, например, что лингвистические

изменения предопределяются по крайней мере тремя группами причин, или факторов:

1) структурой данного языка, т. е. здесь его устройством; 2) психологическими,

физическими, простран­ственными, социальными и прочими условиями его

существования; 3) теми частными влияниями других языков, которые в данное время

и данном месте испытывает изучаемый язык [140]. Нетрудно заме­тить, однако, что

и группа причин, названная во втором пункте, далеко не однородна и нуждается в

детализации и уточнении. В общем плане можно было бы вместе с тем отметить, что

факторы первой группы — это факторы внутренние, интралингвистические, и их

специфика определяется в равной мере и той звуковой субстан­цией, в которую

воплощен данный язык, и той сеткой связей, кото­рая существует между его

элементами (структурой языка) и, нако­нец, объединением элементов и связей в

особое целостное единство (систему). Естественно в связи с этим, что мы говорим

о системно обусловленных изменениях лишь как о части внутренних преоб­разований

в языке. Факторы, перечисленные А. Мейе во втором пункте его классификации,

обычно причисляются к факторам экстралингвистическим. Наконец, причины,

выделенные им в третью группу, — это своеобразные полулингвистические причины:

то, какой именно язык влияет на язык изучаемый и каково соотно­сительное

социальное положение двух языков, является фактором экстралингвистическим,

социально-экономическим или даже поли­тическим; но то, какие именно формы

принимает языковое контак­тирование, зависит непосредственно от самих

соприкасающихся языков, и в этом смысле воздействие одной лингвистической

систе­мы на другую можно рассматривать как внутрилингвистический процесс. Во

всяком случае особая роль этих факторов в общей со­вокупности причин изменений

несомненна (подробнее см. ниже, стр. 250—254).

Несколько слов следует сказать также о разграничении двух понятий, которые

нередко смешиваются, — о разграничении причин языковых изменений и их

характера, их функциональ­ного статуса. Так, вне зависимости от того, что

послужило непос­редственной причиной языкового изменения, факт его

проникно­вения в систему языка или широкое его распространение в языке имеют

социальный характер. С этой лишь точки зрения можно признать, что «и внутренние

закономерности развития языка в ко<219>нечном счете социальны» [6, 35;

ср. 127, 450—451]. Из этого, одна­ко, не следует, что все изменения вызываются

социальными при­чинами. Аналогичное замечание необходимо сделать и по поводу

неоднозначности термина «системное изменение». С одной стороны, подобная

квалификация может означать, что причиной изменения явилась сама система

данного языка; с другой, — что по своему характеру это изменение включается в

серию однотипных, серий­ных, регулярных изменений, так что все эти изменения

вместе об­разуют известное упорядоченное единство. Лучше два этих различ­ных

определения по возможности разграничивать (см. подробнее ниже). Системные

изменения в первом смысле мы рассмат­риваем только как часть внутренних, т. е.

обусловленных внутрен­ней имманентной сущностью языка.

В соответствии с высказанными выше теоретическими соображе­ниями все языковые

изменения в целом, точнее, их причины, могут быть разбиты на две основные

категории — внешние и внутренние [66]. Практически не всегда бывает легко

отнести ту или иную при­чину к одной из указанных категорий, так как при

более тщательном исследовании может оказаться, что причиной данного языкового

изменения является целая цепь следующих друг за другом причин одного порядка,

или, напротив, сложное переплетение многих причин разного порядка. Однако в

большинстве случаев непосредственная основная причина выступает более или

менее отчетливо. Эта причина и создает импульс, под влиянием которого и

происходит языковое изменение. Если причина не может быть усмотрена в самом

языковом механизме и лежит за пределами его сферы, она мо­жет,

соответственно, квалифицироваться как внешняя. В фин­ском языке, например,

прилагательные стали согласовываться с существительными в роде и числе.

Причиной данного явле­ния послужило вероятнее всего влияние окружающих

индоевро­пейских языков, где подобное явление выражено довольно ярко.

Наоборот, изменение группы согласных k?t и ct в новогреческом языке вызвано

внутренней причиной — неудобопроизносимостью первой группы согласных и т. п.

К внешним причинам мы относим всю совокупность необычайно разнообразных

импульсов, идущих из окружающей язык среды и связанных прежде всего с

особенностями исторического развития общества, переселениями и миграциями,

объединением и распадом речевых коллективов, изменением форм общения,

прогрессом куль­туры и техники и т.п. К причинам внутреннего порядка

принад­лежат различные импульсы, возникающие в связи с целенаправ­ленной

тенденцией к усовершенствованию существующей системы языка (ср. например,

тенденцию к созданию симметричной систе­мы фонем, рассматриваемую специально

ниже); к внутренним причинам мы относим также разнообразные тенденции,

направлен­ные на приспособление языкового механизма к физиологическим

особенностям человеческого организма, тенденции, обусловленные<220>

необходимостью улучшения самого языкового механизма, тенден­ции, вызванные

необходимостью сохранения языка в состоянии коммуникативной пригодности и т. п.

Действие указанных тенден­ций и будет описано нами на фактическом материале в

следующих разделах.

ВНЕШНИЕ ПРИЧИНЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИй.

Составляя часть системы более сложного порядка, ни один язык мира не

развивается под стеклянным колпаком. Внешняя среда непрерывно на него

воздействует и оставляет довольно ощутимые следы в самых различных его

сферах.

Давно было подмечено, что при контактировании двух языков один из языков

может усвоить некоторые артикуляционные осо­бенности другого языка,

оказывающего на него влияние. Типич­ным примером может служить возникновение

церебральных со­гласных в индийских языках, поскольку церебральные широко

распространены в современных дравидских языках и не могут быть объяснены как

результаты исторической эволюции соответ­ствующих нецеребральных согласных

индоиранского или индоев­ропейского языка-основы, предполагают, что они

возникли под влиянием субстратных дравидских языков.

В северных диалектах азербайджанского языка отмечено на­личие фарингализованных

гласных къ, чъ, уъ, ыъ, а также смычногортанных кь, цI, чI,

къ, mI, пI, возникших под влиянием ибе­рийско-кавказских языков.

Наличие абруптивов отмечено также в восточных анатолийских говорах турецкого

языка.

В так называемых узбекских иранизированных говорах ис­чезло под влиянием

иранских языков такое типичное для тюрк­ских языков явление, как гармония

гласных.

Субстратное влияние иногда может распространяться на зна­чительные территории,

захватывая несколько языков. Так, на­пример, для фонетической системы

болгарского, румынского и албанского языков характерно наличие редуцированного

гласного, который в болгарском языке обозначается через ъ, в румынском

через ă и в албанском через ё.

Любопытно отметить, что тенденция к превращению а в u в первом

слоге прослеживается одновременно в татарском, чуваш­ском и марийском языках. В

марийском языке а первого слога превратилось в о, в чувашском в

разных диалектах в о или у, а в татарском языке а

первого слога превратилось в лабиализо­ванное а.

Каждый, кому приходилось слышать произношение так назы­ваемых финских шведов, не

мог не заметить, что оно гораздо более похоже на произношение финнов, чем на

произношение шведов<221>, проживающих в Швеции. Не менее значительны

различия в про­изношении финнов, проживающих на территории Финляндии, и

ингерманландцев, проживающих в Ленинградской области и частично в Карельской

АССР. Произношение последних ближе к русскому, поскольку длительное пребывание

среди рус­ских не могло не сказаться на их произношении. Если сравнить

произношение коми-зырян, проживающих в бассейне реки Вычегды, с произношением

коми-пермяков, то нельзя не заметить, что произношение коми-пермяков почти не

имеет специфического акцента и больше похоже на русское.

Рассматривая произношение мексиканского варианта испан­ского языка, Гонсалес

Морено [108, 181] отмечает фразовую интонацию (напевность — especie de

canto): «Когда слышишь, как индеец-майа говорит на своём родном языке, и

сравниваешь с тем, как юкатанец говорит по-испански, поражаешься сходству

фразовой интонации».

Влияние других языков может отразиться также и на характере ударения. Смена

характера ударения в латышском языке, которое некогда было разноместным, но

позднее передвинулось на первый слог, обязано, по всей видимости, влиянию

языка угро-финского народа ливов. Ливы в древние времена занимали

значительную часть территории современной Латвии. Многие диалектологи

отме­чают, что в русских говорах так называемого Заонежья исконно русское

разноместное ударение перемещается на первый слог. При объяснении этого

явления нельзя не учитывать, что носители этих говоров по происхождению

являются обрусевшими каре­лами.

Влияние внешней среды может вызывать заметные сдвиги и в грамматическом строе

языков. В области падежной системы оно может появляться в изменении

количества падежей, или соста­ва падежной системы, в особенностях значений

падежей, моделях их построения, особенностях их исторического развития и т.

д.

Якутский язык отличается от других современных тюркских языков

многопадежностью. В то время как абсолютное большин­ство современных тюркских

языков имеет обычно шесть паде­жей — именительный, родительный, дательный,

винительный, местный и исходный, якутский язык имеет девять падежей —

именительный, винительный, дательно-местный, частный, или партитив,

отложительный, совместный, наречный, сравнительный и творительный.

Многопадежность якутского языка можно было бы считать результатом развития

этого языка по внутренним за­конам, если бы не было никаких других данных,

свидетельству­ющих о наличии каких-то внешних причин, в результате дей­ствия

которых якутская система падежей приняла особый вид, значительно уклоняющийся

от общетюркского типа.

Дело в том, что некоторые специфические особенности якут­ской падежной системы

имеют параллели в падежной системе<222> эвенкийского и эвенского языков,

принадлежащих в языках тун­гусо-маньчжурской группы.

В якутском языке нет специальной формы родительного паде­жа; нет этого падежа

и в окружающих якутский язык эвенском и эвенкийском языках. Можно

предполагать, что родительный падеж в якутском языке не успел развиться, так

как в тюркских языках первоначально его не было. При этом влияние тунгусо-

маньчжурских языков, по-видимому, оказало задерживающее влияние.

Дательный падеж в якутском языке одновременно имеет зна­чение местного. Ср.

оскуола?а 'в школу' и 'в школе'. То же самое наблюдается в эвенкийском и

эвенском языках. Ср. эвенк. Пуртас бутаду бисин 'твой нож находился в

сумке', но Аннаду унталва эмэврэн 'принесла Анне унты'

2. Партитив в якутском языке имеет суффикс -ta, например, чэй-дэ

ис 'выпей чаю', ат-та аралын 'дайте коня (любого)'

3.

Но что могло толкнуть якутский язык именно на такой путь развития? Опять-таки

возможное влияние тунгусских языков. В эвенкийском языке существует так

называемый винительный неопределенный падеж, который помимо артиклевой функции

обла­дает также способностью употребляться в тех случаях, когда пред­мет, на

который направлено действие, представляет собой часть целого, например, Муе

унгкурэн 'Воды налила'; Букэл оллоё 'Дай рыбы'. Влияние

тунгусо-маньчжурских языков могло на­править превращение древнетюркского

аблатива в партитив.

Сохранение тв. п. на -nan также, по-видимому, обязано влия­нию

тунгусо-маньчжурских языков, поскольку он имеется в эвен­кийском и эвенском

языках, ср. эвенк. пуртат 'ножом' от пурта 'нож', эвен.

herkar?i 'ножом' от herkar 'нож'.

Наличие в якутском языке совместного падежа типа о?олуун 'с ребенком',

киhи-лиин 'с человеком' также легко объяснимо, поскольку совместный падеж

имеется в эвенкийском и эвенском языках, ср. эвенк, бээ-нун 'с

человеком', эвен. хер-кар-нюн 'с ножом'.

Существующий в якутском языке сравнительный падеж также находит аналогии в

тунгусо-маньчжурских языках. Отложительный падеж в эвенкийском и эвенском,

характеризую­щийся суффиксом -дук, может употребляться в роли якутского

сравнительного падежа, ср. эвенк. Би гиркидукис сагдытмар бисим 'Я

старше твоего товарища'.<223>

В результате иноязычного влияния может изменяться также семантика падежей.

Любопытный материал в этом отношении дают некоторые нижне-вычегодские говоры.

Употребление роди­тельного партитивного в этих говорах встречается значительно

реже, чем в русском литературном языке, например, В лесу ни­какие грибы

нет, ср. соответственно коми-зырян. Вцрын некутшцм тшак абу.

В языках, расположенных на смежных соприкасающихся тер­риториях, наблюдается

иногда одинаковая направленность в из­менении форм падежей. Так, например, уже

в древнеболгарском языке принадлежность предмета могла выражаться в родительном

и дательном падежах. Затем дательный падеж, особенно датель­ный приглагольный,

всё чаще и чаще стал выражаться аналити­ческой конструкцией с предлогом на.

Поскольку дательный падеж мог вообще заменять родительный, то конструкция с

предлогом на позднее совершенно вытеснила родительный падеж, ср. совр.

болг. цел и задачи на историческата грамматика 'цель и задачи

исторической грамматики'.

В современном румынском языке формы дательного и роди­тельного падежей также

совпадают, ср. domn 'господин', domn 'господина' или 'господину', casa 'дом',

case 'дома' или 'дому'. Исторически форма domn восходит к латинской форме

дательного падежа ед. ч. domino, а форма case — к латинской форме дат. пад.

ед. ч. casae.

Совпадение форм родительного и дательного падежей наблю­дается также и в

албанском языке, например, mali 'горы' и 'горе' shoku 'товарища' и 'товарищу'

4.

Под влиянием синтетической формы местного падежа в коми-зырянском языке в

некоторых нижне-вычегодских говорах, близко прилегающих к территории Коми АССР,

образовались любопыт­ные беспредложные конструкции типа Ухте живет

'живет в Ухте'.

Иноязычное влияние, по всей видимости, может замедлить или приостановить идущий

процесс распада падежной системы. Во многих современных индоевропейских языках

древняя си­стема синтетических падежей исчезла. Отношения между словами стали

выражаться аналитическим путем при помощи предлогов. Подверглась разрушению

система древних падежей, унаследован­ных от индоевропейского праязыка и в

армянском языке. Однако здесь она не разрушилась полностью, и армянский язык не

стал аналитическим. Аналогичное явление наблюдалось также в исто­рии

осетинского языка и некоторых языков Индии, в которых, несмотря на разрушение

старых падежных окончаний, образова­лась новая система синтетических падежей.

Можно сказать, что<224> полному разрушению старой падежной системы в

армянском и осетинском языках препятствовали окружающие их горские языки

Кавказа с их довольно развитыми падежными системами.

Что касается некоторых арийских языков Индии, то там могло сказаться влияние

дравидских языков, в которых не наблюдалось разрушения падежной системы.

В истории языков отмечены случаи возникновения в результате иноязычного влияния

такого явления, как определенный артикль. Так, например, в чувашском языке

притяжательный суффикс 3 л. ед. ч. -е иногда приобретает значение артикля; ср.

чув. кимě 'лодка', но кимми 'лодка (определенная)'. Другим

тюркским языкам это явление не свойственно. В данном случае можно предполагать

влияние марийского языка, в котором притяжатель­ный суффикс 3 л. ед. ч. также

может иметь артиклевые функции, ср., например, jer 'озеро' (неопределенное)',

но jer-ze 'озеро (определенное)'.

Наиболее устойчивой по отношению к иноязычным влияниям оказывается система

местоимений. Однако система так называемых притяжательных суффиксов,

функционально соответствующих притяжательным местоимением, может

видоизменяться под влия­нием других языков. Так, например, в эстонском языке

в резуль­тате влияния индоевропейских языков система притяжательных суффиксов

исчезла, и, наоборот, в новогреческом диалекте «понтика» под влиянием

турецкого языка она возникла.

Во всех тюркских языках притяжательные суффиксы распо­лагаются после суффикса

множественного числа, ср. тат. Идел яр-лар-ы 'берега Волги', тур.

Тьrkiye şeher-ler-i 'города Турции'. Однако в чувашском языке существует

иной порядок расположе­ния притяжательных суффиксов. Притяжательные суффиксы в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36