 |
РУБРИКИ |
Книга: Общее языкознание - учебник |
РЕКОМЕНДУЕМ |
||
|
Книга: Общее языкознание - учебникОсновные различия между теориями пражцев и концепцией Косериу лежат, таким образом, не в принципиальном подходе к данному явлению, а в терминологической и аспектологической сферах. Для Косериу основное заключается в определении специфики данного понятия по отношению к понятию языковой системы, а также в выявлении некоторых наиболее общих признаков нормативного плана языка. Для пражцев главное — в разграничении «объективной» и «субъективной» сторон языковой нормы, а также в определении специфики норм литературного языка на основе более широкого понятия языковой нормы. Поэтому представляется возможным, опираясь на то общее, что объединяет обе концепции, рассматривать их не как противоречащие или совершенно несовместимые, но как корректирующие и дополняющие одна другую.
О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «СТРУКТУРА» — «НОРМА» — «УЗУС»Исходя из представленного у Э. Косериу понимания языковой нормы, следует определить ее как совокупность наиболее устойчивых, традиционных реализаций элементов языковой структуры, отобранных и закрепленных общественной языковой практикой. Такое определение языковой нормы нуждается, однако, в уточнении, поскольку оно требует решения целого ряда вопросов. К их числу относится прежде всего вопрос о соотношении понятия нормы с понятиями языковой структуры и узуса. Заметим, что при анализе данной триады речь идет прежде всего об изучении соотношения нормы и узуса с внутренней организацией языка, которую логичнее всего, с нашей точки зрения, обозначить термином «структура». Мы уже отмечали, однако, выше, что Э. Косериу чаще использует в том же смысле термин «система»
11 Язык как сложное и определенным образом организованное целое может рассматриваться на разных уровнях абстракции. Низший уровень абстракции составляет норма, высший — структурная схема, лежащая в основе любого языка [39, 229; 87, 120— 122]. При этом качественное разграничение признаков, на которых базируется языковая структура и языковая норма, види<555>мо, лишь в одном направлении: если первая опирается лишь на элементы, несущие функциональную нагрузку, то вторая базируется как на отношениях дифференциации, так и на отношениях идентификации. Вместе с тем структура и норма языка различаются не только характером лежащих в их основе отношений между языковыми элементами, но и общим количеством тех признаков, на которые они опираются, на что также обращал уже внимание Косериу [39, 174]. Норма, как понятие менее абстрактное, оказывается болев «емкой», она базируется на значительно большем числе признаков, чем языковая структура. В качестве иллюстрации сошлемся на один из примеров, приведенных Э. Косериу для испанского языка, в котором одному функциональному инварианту /b/ соответствует два нормативных комбинаторных варианта, а именно [b] и [Я]. На аналогичное явление можно указать и для немецкого языка, где фонеме /r/, т. е. одному структурному элементу, соответствуют два свободных нормативных варианта — [r] и [R]. Хотя и косвенным, но весьма ярким доказательством несовпадения числа и характера признаков, образующих структуру и норму языка, может служить разная степень практического владения родным или чужим языком. Овладение основными строевыми особенностями языка достигается в известном смысле скорее, чем овладение их реальным воплощением и использованием именно из-за множественности, нерегулярности и избирательности реализаций, что можно наблюдать, в частности, и на примере детской речи. Даже для носителя родного языка владение его нормами может быть неполным, оно в значительной мере определяется культурным уровнем говорящего, а иногда и некоторыми особенностями его психической организации (владение говорящим не всеми функциональными разновидностями родного языка, лучшее владение нормами письменного или устного языка и т. п.). Несовпадение числа признаков, на которых базируется «фундаментальная структура языка»12, с одной стороны, и его норма — с другой, проявляется и в том, что в норме, наряду с регулярным отражением современной языковой структуры, присутствуют также некоторые изолированные, аномальные элементы, отражающие в силу традиции уже не существующие, «снятые» состояния данной языковой структуры. Вместе с тем при рассмотрении соотношения структурной организации языка и ее нормативной реализации обнаруживается известный парадокс, заключающийся в том, что норма одновременно трактуется как категория более узкая, чем структура, так как число потенциально существующих возможностей реализации<556> языковых элементов может быть значительно больше, чем то, что реализовано в конкретном историческом языке [39, 174 и 236] для определенных словоформ и лексем
13 словообразовательные пары: 1) rendimiento — rendiciуn, 2) remordimiento — remordiciуn и 3) volvimiento — volviciуn. Однако лишь в первом случае в норме испанского языка действительно реализованы обе возможности (ср. rendimiento 'производительность' — rendiciуn 'сдача, капитуляция'). Во втором случае оказался реализованным лишь один словообразовательный вариант (ср. remordimiento 'угрызения совести'), а в третьем случае — ни одного [39, 238]
14 На соответствующие нормативные ограничения реализаций, т.е. на их «избирательность», не раз обращали внимание и исследователи русского языке, ср. начальник — начальница, певец — певица, но: дворник, министр,
врач и т. п. (ср., однако, разг. дворничиха, врачиха или
министерша — последнее только для 'жены министра', причем с ироническим оттенком). Заметим, что подобная асимметрия в соотношении структуры языка и его нормы является существенным резервом для его изменения и развития [39, 236]. Избирательный характер нормативных реализаций по отношению к структурным потенциям языковой системы проявляется также и в том, что одной и той же языковой структуре могут соответствовать — и часто действительно соответствуют — несколько параллельных норм. В результате возникает несколько хотя и весьма близких, но отнюдь не подобных «наборов» реализаций, находящихся между собою в отношениях частичного варьирования
15 разных территориях и в разных государствах (ср., например, варианты испанского языка в Испании и странах Латинской Америки, или английский язык в Англии и Америке и т. д.).16<557> Второй вопрос, который необходимо рассмотреть при определении нормы и отграничении ее от других лингвистических понятий, — это вопрос о соотношении нормы и узуса. Норма, являясь понятием функционального плана, включает, согласно приведенному определению, наиболее устойчивые, традиционные реализации, принятые обществом и в той или иной мере осознаваемые им как правильные и обязательные. Так как данное определение не покрывает всей совокупности реально существующих реализаций структуры того или иного языка, то норма не может оставаться единственным понятием, представляющим реализацию и функционирование языка. Другим понятием функционального плана и является узус, отличающийся от нормы тем, что он всегда содержит определенное число окказиональных, нетрадиционных и даже некорректных реализаций, хотя некоторые из них могут быть, впрочем, довольно устойчивыми (ср. русск. хочим, транвай, консомолец или нем. Gebürge вместо Gebirge, interezant вместо interessant). Структура языка и его узус (охватывающий, таким образом, всю совокупность реальных употреблений языка) являются теми общими границами, в которых существует языковая норма. Правда, соотношение структуры и нормы все еще мыслится лингвистами различно в зависимости от трактовки ими самих этих понятий. Оно может представать то как соотношение потенций («техники и эталонов») и непосредственно реализованных моделей (Э. Косериу), то как «чистая форма» (отношения между элементами) и их материальная манифестация (субстанция), ср. у Ельмслева, то как «элементы и их связи» — в их противопоставленности «функционированию (т. е. распределению и использованию) этих элементов» (Э. А. Макаев [50]). Можно было бы назвать здесь и иные интерпретации общей схемы (ср. [22; 70]), свидетельствующие о все продолжающихся и далеко еще незавершенных поисках в определении сущности указанных понятий. Пока трудно определенно указать на возможные типы соотношения структуры и нормы в разных языках. Можно предположить, что это соотношение в известной степени зависит от самого языкового типа. В этой связи упомянем об отдельных — правда довольно беглых — замечаниях Э. Косериу, который утверждает, что своеобразная «асимметрия» в соотношении языковой структуры с планом ее реализации характеризует прежде всего языки со сложной и разнообразной структурой, относящиеся к флективному типу. Наряду с этим в языках с простой и регулярной структурой — к последнему типу Косериу относит, например, агглютинативные языки — все потенциально возможное является вместе с тем и конкретно реализуемым [39, 237]. О подобной же тенденции пишет в отношении изолирующих языков и Н. Н. Коротков [38, 11]. Положение об известной общей зависимости характера норм от типа языковой структуры, само по себе еще недостаточно изу<558>ченное и ясное, усложняется еще и тем, что для языков, относящихся к одному и тому же типу, соотношение структуры и нормы также может различаться, как это отчасти показал на материале французского и русского языков В. Г. Гак [22]. Что касается характера соотношения нормы и узуса, то оно, видимо, также значительно колеблется для разных языковых идиомов и разных исторических периодов их существования. Однако для любой формы существования языка (в том числе и для диалекта) норма и узус полностью не совпадают (ср. в этой связи [83, 9]). Основанием для подобного утверждения является хотя бы то, что узус, включая как традиционные, устойчивые, правильные, так и нетрадиционные, окказиональные и ошибочные реализации, всегда шире нормы. Следует отметить, что мысль о несовпадении нормы и узуса выражается лингвистами в различной форме: так, например, О. фон Эссен определяет норму как «совокупность директив для реализации», т. е. как нечто, стоящее над узусом [87, 121—122], а Д. Нериус [98, 10] — как «инвариант языкового употребления». ПРИЗНАКИ ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ И НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ЕЕ ИЗУЧЕНИЯ Как следует из принятого определения, норма является одновременно и собственно языковой и социально-исторической категорией. Объективная сторона нормы воплощена в функционировании языка, тогда как ее «субъективная» сторона связана с принятием и осознанием нормы коллективом, говорящим на данном языке [67; 90]. Изучение нормы имеет различные аспекты, большинство из которых намечено весьма бегло. Не имея возможности остановиться на всех этих аспектах, укажем на некоторые существенные признаки языковой нормы, имеющие принципиальное значение и для характеристики норм литературного языка. К числу наиболее общих признаков языковой нормы можно отнести относительную устойчивость и избирательность, а также обязательность и «правильность» нормативных реализаций. Эти признаки — уже сами по себе достаточно разнородные — обнаруживают различное отношение к внутренней организации языка и «внешним» факторам, обусловливающим его функционирование. Если устойчивость относится преимущественно (хотя и не исключительно) к свойству самих языковых реализаций, то их обязательность и правильность лишь в самой общей форме предопределяется языковой структурой, а ведущим моментом служит здесь более или менее сознательная оценка тех или иных<559> реализаций обществом. Что касается избирательности нормы, проявляющейся и по отношению к структурным потенциям языка и по отношению к их разнообразным реализациям в узусе, то и она определенным образом связана с влиянием общества на язык, ибо, по замечанию М. М. Гухман, в «факте отбора выступает историческая и социальная обусловленность общенародной нормы» [27, ч. 1, 13]. Таким образом, большинство признаков языковой нормы имеет двойную детерминированность, т. е. определяется как языковыми, так и внеязыковыми (по преимуществу социально-историческими) факторами. Норма как собственно языковой феномен Рассматривая норму как некоторую совокупность реализаций, следует отметить, что ее изучение должно тем самым основываться на установлении соотношения структуры языка с ее нормативными реализациями, принятыми в определенный исторический момент и для определенного языкового коллектива. Структура языка полностью предопределяет реализацию лишь тогда, когда отсутствует возможность выбора между знаками. В этом случае к норме относится определение материальной формы знака, в чем проявляется наиболее существенная, реализующая сторона нормы. При наличии выбора между знаками не только конкретная форма их реализации, но и выбор одного, а не другого знака относится к нормативному плану языка, в чем проявляется вторая — селективная сторона нормы (ср. также [3; 22; 39; 64]). Другим существенным аспектом изучения нормы является характеристика самих нормативных реализаций, которые, в свою очередь, можно рассматривать в двух планах. Во-первых, с точки зрения степени их устойчивости; при этом рассматриваются как константные, так и вариантные реализации, входящие в норму, и определяется допустимый для изучаемого языка на определенных участках реализации его структуры диапазон варьирования (см. далее, стр. 569, 584). Во-вторых, можно рассматривать эти реализации с точки зрения их относительной продуктивности и их отбора и распределения по разным сферам использования языка. В настоящий момент важность изучения категории вариантности для определения характера норм является широко признанной (см., например: [4; 30; 35; 36; 41; 65; 95] и т. д.), хотя исследование инвариантности на материале различных языков, в сущности, еще только начинается. Э. Косериу, уточняя предложенное им понятие нормы и приписывая ей наряду с реализующей и регулирующую функцию по отношению к различным вариантным и изофункциональным средствам, выделяет два основных типа вариантов, между которыми норма поддерживает известное равновесие: с одной стороны —<560> это «внутреннее равновесие между комбинаторными и дистрибутивными вариантами и между различными системными изофункциональными средствами, а с другой — внешнее (социальное и территориальное) равновесие между различными реализациями, допускаемыми системой...» [39, 174]. Высказанная Э. Косериу мысль о специфической нагрузке явлений нормы была поддержана и другими лингвистами (см., например, [45, 207; 46, 32—33]). Согласно этой мысли даже разного рода вариантные элементы, входящие в норму, могут считаться тождественными далеко не во всех отношениях. Весьма часто они обладают дифференциальными признаками вторичного порядка — стилистическими, территориальными, социальными. Эти признаки также образуют своеобразные ряды «противопоставлений», хотя и иного рода и менее регулярные, чем те, из которых складывается фундаментальная структура языка
17 Для каждого языка норма является достаточно сложным явлением, позволяющим выделить в ее пределах различные типы норм. Наиболее общими для различных языковых идиомов следует, видимо, считать типы норм, соотнесенные с разными уровнями языковой системы. При этом основой характеристики норм во всех случаях должна быть оценка соотношения структурной организации каждого из уровней языка и характера ее реализации. В этой связи также заслуживает внимания идея Э. Косериу, отметившего, что соотношение «системного» (т. е. несущего функциональные разграничения, структурного) и «нормативного» планов весьма различно для разных ярусов языка. С точки зрения Косериу, «в фонетическом преобладает система, в смысловом — и особенно грамматическом — норма» [39, 238]. В фонетике к нормативному плану можно отнести, согласно точке зрения, представленной еще у Н. С. Трубецкого [73] и позднее развитой Ж. Фурке [89], следующие моменты: а) характер реализации фонем, связанный с определением релевантных акустических признаков; б) определение границ, в которых тот или иной признак является релевантным или нейтрализуется (ср.: Rades — Rates, но: Rat — Rad [rat]); в) характер реализации тех или иных противопоставлений в зависимости от их позиции в слове и их окружения (ср., например: Dach — Tasse, но: leiden — leiten с точки зрения интенсивности придыхания смычных в начале и середине слова); г) отграничение нормативных вариантов от случайных колебаний и т. д. Применительно к словообразованию понятие нормы рассматривалось вслед за Э. Косериу Н. Д. Арутюновой [3]. Разграничение «системного» и нормативного планов проводится ею по следующему принципу: общее значение словообразовательной модели<561> (например, значение исполнителя действия, орудия действия и т. п.) относится к системной функции словообразовательной модели, а все конкретные лексические значения, которыми обладают производные, образованные по этой модели, принадлежат к плану нормы. На нормативном уровне происходит сужение, конкретизация семантики словообразовательной модели, в чем также проявляется несовпадение структурного и нормативного планов (ср. выше стр. 556). Любопытные, хотя и спорные соображения о принципах разграничения плана нормы и структуры в лексике — по отношению к значению, — высказал Ю. С. Степанов. К структуре он относит значение слова как совокупность определенных дифференциальных признаков, а к норме — значение как указание на денотат [69,71—72]18.Следует сравнить в этой связи замечание А. А. Леонтьева и Л. А. Новикова, которые считают, что «лексическая (семантическая) норма в широком смысле этого слова и есть реализация дифференциального потенциала соответствующей структуры» [47, 108]. Согласно общему определению нормы и выделенным выше ее признакам, при рассмотрении норм на разных уровнях языка должно учитываться кроме того соотношение константных и вариантных реализаций, а также степень и характер дифференциаций, существующих для вариантных реализаций у каждого из аспектов языка. Обстоятельное рассмотрение данного комплекса вопросов пока затруднительно в связи с тем, что конкретный языковой материал изучен в намеченных направлениях еще очень мало. Обычно отмечается в общей форме специфика лексической нормы по сравнению хотя бы с орфографическими и морфологическими нормами. Эта специфика связана с тем, что инвентарь лексем весьма широк, а их вариантность остается при всех условиях довольно значительной. При этом преобладают варианты и синонимы, дифференцированные в функционально-стилистическом, социальном, территориальном или хронологическом планах. Таким образом, типы дифференциаций в лексической норме весьма разнообразны, а сама лексическая норма должна рассматриваться в этой связи как некая сложная совокупность разнообразных лексических слоев. Для сравнения заметим, что, например, для орфографии, где инвентарь графем, напротив, весьма ограничен, допустимая вариантность графем и орфограмм сравнительно незначительна19, а дифференциация имеющихся вариантов — слабая.<562>
Языковая норма как социально-историческая категорияДвойственная природа нормы обусловливает необходимость ее рассмотрения не только в собственно языковом, но и в социально-историческом, т. е. «внешнем» по отношению к самому языку аспекте20 . К данному аспекту — Г. В. Степанов обозначает его как «аксиологический» [67, 226] — относятся разные формы осознания и оценки обществом объективно существующих языковых норм. Степень осознания нормы, а также характер и формы ее оценки исторически изменчивы, однако в любой исторической ситуации можно, с нашей точки зрения, выделить две стороны, а именно — осознание нормативных реализаций, как обязательных [3, 32] и как правильных [69, 71]. Императивность норм может быть сильнее или слабее в зависимости от разных историиеских условий, в частности, известную роль может играть наличие нескольких исторически сосуществующих возможностей реализации, недостаточно дифференцированных для их носителей. Такая ситуация может создаваться, например, при параллельном сосуществовании в известном равноправии «своей» и «чужой» нормы, т. е. при той или иной форме двуязычия определенного коллектива. В этой связи можно сослаться на мнение Л. В. Щербы [77, 312], отмечавшего также, что и при смешении языков и диалектов норма может быть весьма широкой, так как существует возможность «сказать по-разному». Однако даже в таких случаях более правильно, видимо, говорить не об отсутствии нормы, а лишь о ее весьма широких рамках, допускающих значительное варьирование
21 Рассматривая понятие языковой правильности, многие лингвисты обращали внимание на произвольность соответствующего понятия по отношению к языковой структуре, которая может в принципе выявляться в любой совокупности реализаций
22 конкретного, т. е. уже определенным образом реализованного и функционирующего языка. В подобной ситуации правильность в значительной степени основывается на исторической языковой традиции, воплощенной в норме, а также на социальной и функциональной оценке реализаций языковой структуры. Заметим в этой связи, что пражской школой лингвистов был в свое время выдвинут так называемый «функ<563>ционально-телеологический» критерий правильности (ср. [9, 121—122]), который в несколько модифицированной форме рассматривается и другими лингвистами [79,119] (ср. также [41, 7—8]). Речь идет в этом случае о выборе «правильных» языковых средств в соответствии с целеустановкой и условиями коммуникации23. С оценкой языковых фактов, относящихся к норме, как обязательных для определенного языкового коллектива и как «правильных», непосредственно связаны и эстетические характеристики языковых явлений. Заметим прежде всего, что эстетические оценки могут зависеть от социальных характеристик тех или иных реализаций языковой структуры, т. е. весьма часто красивым оказывается то, что «социально приемлемо» для носителей языка (ср. в этой связи негативную оценку фактов языка низших классов, особенно ясно выступающую в буржуазном обществе, а также соответствующую оценку языка людей, не получивших достаточного образования, которая сохраняет свое значение в любых общественных условиях). Существует, однако, и несколько другой аспект эстетических оценок языковых реализаций, не столь прямолинейно соотнесенный с социальными моментами. Так, в ряде случаев «красивое» связывается с функционально целесообразным или ситуативно-оправданным, что относится не только к языку (вернее, не только к «речевому» поведению), но и к другим формам человеческого поведения — манере одеваться, манере держаться и т. д.
24 нормативности обычаев, включаясь тем самым в категорию различных общественных норм. В заключение данного раздела следует сказать, что понятие языковой нормы, несмотря на отдельные колебания в его трактовке, на которые мы лишь отчасти могли указать выше, а также ряд неясностей, связанных с разработкой отдельных проблем, представляется нам весьма важным и необходимым для характеристики сущности языка; можно надеяться, что со временем оно позволит представить в определенной системе целый ряд явлений и процессов, связанных с его реализацией и функционированием. Однако приходится отметить, что создание общей теории языковой реализации, основой которой должно, по-видимому, стать — как ее организующий центр — понятие нормы в значительной степени еще дело будущего. Задача эта может быть решена лишь<564> на основе привлечения обширного материала различных языков, изучаемого с точки зрения соотношения структуры этих языков и ее воплощения в норме и узусе. Важную роль для уточнения понятия нормы должно сыграть также изучение различных типов и форм языковой реализации, в частности, детальное рассмотрение вариантных реализаций, возможных для разных языковых подсистем, а также исследование различных типов лингвистических дифференциаций, в которых отражаются разнообразные формы членения человеческого коллектива или различные условия и цели использования языка и т. д. Весьма существенным для определения того значения, которое имеет для лингвистики в целом понятие нормы, является оценка возможностей его использования в разных типах лингвистических исследований. В настоящий момент намечаются следующие области и аспекты исследования, для которых данное понятие может оказаться продуктивным: Изучение характера реализации и функционирования различных языковых структур (включая определение их продуктивности и распределения по разным функциональным сферам языка). Изучение исторических изменений языка на небольших исторических отрезках («микроистория»), когда обнаруживаются не столько сдвиги в языковой структуре, сколько известные изменения в ее реализации и функционировании. Изучение специфики реализации и особенностей функционирования различных «форм существования» языка. В связи с последним из возможных аспектов исследования заметим, что особое значение понятие нормы имеет для изучения литературного языка, к рассмотрению которого мы и обращаемся в следующем разделе.
НОРМА ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКАОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКАВ предыдущем разделе мы охарактеризовали языковую норму как совокупность коллективных традиционных реализаций структурных потенций языковой системы. В этом смысле норма свойственна любому языковому идиому. Вместе с тем можно предположить, что специфический характер норм, связанный с теми или иными особенностями реализации и функционирования конкрерной языковой системы, определяет — наряду с другими признаками — своеобразие различных «форм существования» языка. Одним из таких исторически сложившихся функциональных типов является литературный язык, нормы которого должны, следовательно, рассматриваться как частный случай языковых норм.<565> Опираясь на принятое нами понимание языковой нормы, можно утверждать, что литературная норма — это некоторая совокупность коллективных реализаций языковой системы, принятых обществом на определенном этапе его развития и осознаваемых им как правильные и образцовые
25 и является, как и любая другая социально обусловленная норма, обязательной для всех членов коллектива, говорящего на данном языке
26 Наличие стабильных фиксированных и осознанных норм, обеспечивающих большую или меньшую «стандартность» языка, рассматривается сейчас большинством лингвистов в качестве одного из основных признаков литературного языка национального периода [23]. Однако в связи с тем, что норма не является исключительной принадлежностью литературного языка, приходится говорить не просто о наличии данного признака, но и о его особом содержании применительно к развитому литературному языку. Мысль эта в наиболее определенной форме была высказана Б. Гавранком, утверждавшим при этом, что специфику литературных норм следует искать не столько в их качественных, сколько в их количественных характеристиках [90, 152]. Норма «народного» языка (имеются в виду прежде всего различные формы диалектно окрашенной речи) носит, с точки зрения Б. Гавранка, преимущественно негативный характер и слабо осознается. Норма литературного языка отличается от норм диалекта главным образом по степени своей императивности и осознанности, кроме того, она носит не только негативный, но и позитивный характер [91, 85—86]. Этот позитивный характер литературной нормы заключается в более сложном распределении и использовании нормативных реализаций, т. е. в усложнении селективной, дифференцирующей и оценочной стороны нормы. Определение специфики литературных норм в связи с общей характеристикой языковой нормы является, таким образом, одной из заслуг Пражской школы лингвистов. К числу важнейших<566> теоретических положений, выдвинутых пражцами, принадлежит также отграничение объективной нормы как явления «внутриязыкового» от явлений, связанных с кодификацией, т. е. как бы «внешних» по отношению к языку (см. об этом [9, 121; 30, 547]). Следует заметить, что для литературного языка факт кодификации его норм, т. е. их сознательный отбор и закрепление, играет весьма важную роль. Кодификация норм является вместе с тем специфическим признаком национального литературного языка, отличающим его не только от других языковых идиомов, но и от ранних этапов существования литературного языка в национальной и донациональный период [91, 85—86]. Отмеченная выше в самой общей форме специфика норм развитого литературного языка, видимо, непосредственно связана с генезисом и функциональными особенностями данного языкового типа, обладающего следующими признаками: 1) потенциальным участием в его формировании нескольких языковых подсистем, различных по степени структурной близости (разные территориальные диалекты, различные региональные разновидности литературного языка); 2) распространением литературной формы национального языка на значительной территории, что вызывает необходимость в поддержании ее единства; 3) многообразными функциями развитого литературного языка, его сложными коммуникативными и экспрессивными задачами. Названные выше признаки усиливают необходимость избирательного подхода к языковым фактам, необходимость их более строгого отбора, распределения и фиксации, что и обусловливает специфический характер литературных норм, проявляющийся, с нашей точки зрения, в следующих направлениях: а) в усилении стабильности реализаций и — соответственно — в ограничении общего числа и типов вариантных реализаций; б) в усилении избирательности нормы и дифференцированности нормативных реализаций, а также — соответственно — в распределении различных вариантных средств по разным территориальным, функциональным и стилистическим сферам литературного языка; в) в факте сознательной кодификации норм, т. е. в их оценке и принятии обществом. Обратимся к более подробной характеристике выделенных выше признаков литературной нормы.
Стабильность и вариантность нормативных реалзиацийДля каждого современного литературного языка характерна не только определенная степень устойчивости нормативных реализаций, но и некоторый набор вариантных средств, допускающих известный выбор. Категория вариантности является тем самым весьма существенной для характеристики литературной нор<567>мы (см. [12; 34; 71; 95] и др.), а диапазон вариантности в значительной мере характеризует специфику норм разных литературных языков и служит основанием для выделения отдельных исторических периодов в их развитии (ср. далее, стр. 584). Предпосылки вариантности создаются для литературного языка — как, впрочем, и для любого другого языкового идиома — многообразием его структурных потенций, различным образом реализуемых в процессе исторического развития языка. Наличие более или менее значительных формальных модификаций в рамках определенной лексемы, словоформы или синтаксической конструкции, не связанных с изменениями основного значения этих единиц, и создает их варьирование
27 Вариантность характеризует норму большинства современных литературных языков (ср., например, варианты, входящие в норму немецкого языка: backte ? buk 'пек', gesalzen ? gesalzt 'посоленный', des Tages ? des Tags 'день', род. п. ед. ч., am Tage ? am Tag 'днем', дат. п. ед. ч., blasser ? blдsser 'бледнее', es schaudert mir ? mich 'мне страшно' и т. д.; ср. также русск.: туфель ? туфля, брызгает ? брызжет, мок ? мокнул, сказав ?
сказавши, ноль ? нуль, неряшество ? неряшливость, ъначе ?
инбче, мышление ? мышлйние и др.). Наиболее общим источником вариантности для разных языковых идиомов является параллелизм некоторых структурных возможностей языка, а также исторические сдвиги, происходящие в языковой структуре и формах ее реализации (ср. исторические варианты в чешск. типа posvet ? posvit, приводимые В. Матезиусом [53], или в нем. типа molk ? melkte, dem Tische ? Tisch.). Вместе с тем для целого ряда литературных языков существенную роль играют и варианты, отражающие особенности различных диалектов или разных территориальных вариантов литературного языка. Гетерогенность исходного материала часто приводит к значительной вариантности в рамках литературной нормы. Подобное положение отмечается, например, С. А. Мироновым для нидерландского языка, ср. гетерогенные элементы, сосуществующие как бы в «снятом» виде в норме современного нидерландского языка: schoon (южн.) — mooi (сев.) 'красивый', sturen (сев.) — zeriden (южн.) 'посылать' (многочисленные примеры подобного рода см. в [55; 56]). Для немецкого литературного языка, тоже гетерогенного в своей основе, также могут быть названы вариантные<568> словоформы и лексемы, восходящие генетически к разным территориальным ареалам: derer ? deren 'тот', указ. мест. род. п. мн. ч., sandte sendete 'послал', fett ? feist 'толстый', Lippe ? Lefze 'губа' и т. д. Диапазон и характер использования отдельных вариантных реализаций, входящих в литературную норму, может быть весьма различным. Наряду с некоторыми вариантами, свободно заменяющими друг друга (ср. русск. издалекб ?
издалйка, молочный ? молошный, ноль ? нуль; нем. Werkanlage ? Werksanlage, jemand ? jemanden вин. п.) в пределах литературной нормы объединяются и неравноценные варианты, один из которых должен рассматриваться как основной, а другой — лишь как допустимая, но второстепенная, реже употребляемая форма (ср. русск. профессорб ?
профйссоры, творуг ? твурог, запаснуй ? запбсный; нем. (er) backte ? buk 'пек', der Name ? Namen 'имя'). Источником подобных занимающих второстепенное положение реализаций являются устаревшие формы или инновации, а также явления, проникающие в литературный язык под влиянием различных типов разговорного языка и еще не вполне утвердившиеся в рамках литературной нормы.
Дифференцированность нормативных реализацийПо сравнению с нормами других языковых идиомов нормы литературного языка должны быть охарактеризованы не только как относительно стабильный, но и как значительно более сложный и сильнее дифференцированный комплекс языковых средств [77]. Данный признак литературных норм, определяющийся сложной функциональной структурой развитого литературного национального языка, разнообразием сфер и форм его использования, неоднократно подчеркивался как чешскими (см. [21, 340]), так и русскими лингвистами
28 Селективная сторона нормы, т. е. отбор и распределение различных языковых средств, предстает в литературном языке в весьма осложненном виде: норма определяет не только внешние границы литературного языка (т. е. отграничивает «правильные», литературные реализации от «неправильных», нелитературных), но и устанавливает разного рода градации внутри правильных нормативных реализаций. Наряду с сосуществованием в литературной норме равнозначных вариантных лексем, словоформ и синтаксических конструкций, не несущих никакой дополнительной информации по отно<569>шению к их основному лингвистическому значению (ср. русск. сох ? сохнул, зубчбтый ? зэбчатый, самолет ? аэроплан; нем. Anschrift ? Adrease 'адрес', manche interessante ? interessanten Bьcher 'некоторые интересные книги'; ср. также чешские параллельные инфинитивные формы на -ti и -t, отмеченные Матезиусом [53, 400]), в любом литературном языке всегда имеется некоторое число вариантных словоформ, лексем и конструкций, которые обладают дополнительной информацией, связанной с известной спецификой их употребления
29 противопоставление нормативных и ненормативных реализаций (норма — не норма): ср., например, одел пальто вместо лит. надел пальто. Данное противопоставление реализуется не только тогда, когда соотносятся правильная и неправильная реализации, но и тогда, когда разграничение проходит между собственно литературной и просторечной (или диалектной) формой, ср. нем. лит. Gebirge ? сакс. прост. [gqbyrgq], русск. лит. троллейбус ? прост. [трΛлл'эбус]. При наличии близких норм (например, норм другого литературного варианта) возникает противопоставление одной нормы другой — равноценной или второстепенной — норме (одна норма — другая норма). Подобное положение характерно для современных литературных языков, обладающих не одним стандартом, а двумя более или менее стандартизованными вариантами, ср., например, языковую ситуацию в Норвегии, Индии или в Армении (см. подробнее гл. «Литературный язык»). Для любого литературного национального языка существенно также противопоставление норм его устной и письменной разновидностей. На необходимость разграничивать эти два типа норм указывает, в частности, Й. Вахек, рассматривающий любой литературный язык как некую сумму двух норм, дополняющих друг друга и не сводимых к общей норме [11, 531]. Стоит, однако, подчеркнуть, что в «нормальном» случае, т. е. тогда, когда письменная и устная форма имеют одну и ту же исходную лингвистическую базу, представляется все же возможным свести их к некоему общему инварианту. Соотношение устной и письменной разновидностей значительно различается в отдельных литературных идиомах. В частности, для некоторых европейских языков оно может быть охарактеризовано как соотношение двух нормированных разновидностей одного и того же стандартного идиома, ср., например, ситуацию в<570> современном русском языке в оценке Д. Брозовича [7]
30 сфере устного общения «субстандартные» образования, представляющие собой постепенный переход от стандартной формы к диалектам. Таковы, видимо, ситуации в немецком, чешском и итальянском языках, где сфера употребления устной формы литературного языка до сих пор довольно ограничена и где преимущественно используются разные формы обиходно-разговорного языка (Umgangssprache — в Германии, obeená čeљtina — в Чехии)
31 пеструю картину в распределении вариантных средств, используемых литературным языком в его письменной и устной разновидностях, ср. нем. лит. darum ? разг. drum, drei ? разг. dreie, Wie geht es? — разг. Wie geht's?, Was gibl es (Neues)? ? ðàçã. Was gibt's? Вариантные реализации дифференцируются также по территориальным и функционально-стилистическим признакам. Следует обратить внимание на то, что территориальные дифференциации выполняют в языке различные функции. Во-первых, они отграничивают нормы литературного языка от явлений диалектных и просторечных. Во-вторых, они разграничивают отдельные территориальные или национальные разновидности в рамках самого литературного языка. Так, например, для немецкого языка могут быть отмечены территориальные дифференциации типа die Backe ? ю.-нем. der Backen 'щека', die Ecke ? ю.-нем. das Eck 'угол', der Schornstein ? вост.-ср.-нем. die Esse 'труба', связанные с известными разграничениями между отдельными ареалами в пределах литературного немецкого языка (юг — север, восток — запад)
32 вариантных явлений, обусловленная существованием немецкого, австрийского и швейцарского субстандартов, ср. нем. diesjдhrig ? австр. heuer 'в этом году', нем. die (das) Fahmis ? швейц. die Fahrhabe 'движимое имущество', нем. die Verladung ? швейц. der Verlad 'погрузка, перегрузка'. Подобная же территориальная поляризация ряда параллельных форм наблюдается и для британского и американского вариантов английского литературного языка, для разных вариантов испанского языка и т. д.<571> Более определенно связаны с варьированием в пределах одной литературной нормы функционально-стилистические разграничения: ср. русск. жена ? офиц.
супруга, отец ? устар. батюшка, город ? поэт. град; нем. die Quelle ? поэт. der Quell 'источник'; die Reste ? торг. die Rester 'остатки' и т. д. Разные типы вариантов и дифференциаций, по-видимому, определенным образом распределяются по разным уровням языковой системы. Так, например, территориальные разграничения вариантных средств языка связаны прежде всего с фонетическими, лексическими и морфологическими явлениями. Напротив, функционально-стилистические разграничения опираются в современных литературных языках главным образом на дифференциацию синтаксических и лексических явлений, на что уже обращал внимание Б. Гавранк [21, 347], а также некоторые другие исследователи (см., например, [84, 201]). Наименьшую дифференцированность обнаруживает обычно орфография современных литературных языков, поскольку здесь отчетливее всего проявляется тенденция к максимальному ограничению вариантности. Это обстоятельство отличает современные стандартизованные литературные языки от литературных языков донационального периода (ср. примеры подобных явлений в [17, 465], характеризующие определенный период в развитии русского литературного языка, типа сладкiй ? сладкой, добрый ? доброй). Между тем для других аспектов языка вариантность реализаций не только сохраняется и поддерживается, но и широко включается в литературную норму. Таким образом, устойчивость литературной нормы отнюдь не исключает значительной вариантности используемых языковых средств и не служит абсолютным препятствием для исторических изменений литературного языка33. Учитывая это, чешские лиг висты ввели для характеристики норм развитого литературно языка национального периода понятие «гибкой» (или «эластичной») стабильности («pruћna stabilita»), которое действительно более точно передает их специфику (см., например, [53, 381] и др.). Напомним также аналогичное по смыслу замечание Л. В. Щербы о том, что нормы литературного языка находятся в состоянии «неустойчивого равновесия» [78]. Характерно, что Д. Брозович включает данный признак (степень «гибкой стабильности») в число типологических характеристик литературного языка. При этом он противопоставляет языки с высокой степенью стабильности — языкам с низкой степенью стабильности, а языки с сосуществующими дублетами (вариантами) в пределах нормы — языкам с поляризованными в территориальном плане дублетами. Оценивая с этих позиций различные современные славянские литературные языки, Д. Брозович относит большинство из них к типу языков<572> с сосуществующими вариантами в пределах нормы [7, 29]. Заметим в этой связи, что многие германские языки (немецкий, голландский, английский) объединяют оба признака, т. е. должны быть одновременно охарактеризованы и как языки с сосуществующими и как языки с поляризованными в территориальном отношении вариантами. Впрочем, степень стабильности норм литературного языка — это величина все же достаточно неопределенная. В связи с разнообразием тех исторических ситуаций, в которых формируются и функционируют различные литературные языки, а также в зависимости от разнообразия структурных типов языка, создающих определенные общие предпосылки для реализации этой структуры, нормы разных национальных литературных языков не могут быть, видимо, представлены в виде совокупности вполне определенных, ясно очерченных признаков. Скорее эти признаки должны быть представлены в виде некоторых общих для большинства литературных национальных языков тенденций, к числу которых относятся тенденция к стабильности и известному ограничению вариантных реализаций и тенденция к значительной дифференциации вариантных реализаций в функционально-стилистическом, а отчасти и в территориальном планах. Следует отметить, что оценка степени стабильности литературных норм у разных исследователей довольно сильно расходится. «Система норм не задает точных констант, — пишут по этому поводу А. А. Леонтьев и В. Г. Костомаров, — а лишь Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36 |
|
© 2008 |
|