Диссертация: Внутренний человек в русской языковой картине мира

он «Ленина» видел (из газ).. Глубина, как известно, является одним из

критериев описания физического пространства (она определяется как

"протяженность, расстояние от поверхности до дна или до какой-нибудь точки по

направлению вниз"), которые используются в концептуализации внутреннего мира

человека [Пименова 1996: 203-207]. При этом в русской ЯКМ с понятием глубины

обычно связывается представление о недоступном, тщательно скрываемом (любить

/ ненавидеть в глубине души - о внешне никак не проявляемых чувствах), а

также о силе проявления, основательности психических феноменов (этот критерий,

например, лежит в основе противопоставления глубоких и

поверхностных знаний). Таким образом, указание на глубину проникновения во

внутреннее пространство в рассмотренных выше выражениях, по-видимому,

отождествляется носителями языка именно с оценкой степени проявления, силой

психического состояния, реакции, выступает знаком увлеченности человека

определенной мыслью, идеей, сосредоточенности на содержании своего внутреннего

мира в целом. Данный семантический признак входит в структуру значения оборота,

см.: уходить в (самого) себя «предаваться глубоким размышлениям о

чем-либо, не замечая окружающего; быть поглощенным своими мыслями,

переживаниями», входить в душу «глубоко затрагивать, волновать,

становиться предметом постоянных раздумий, размышлений».

В. Описания психических процессов, построенные по модели

«движение, направленное изнутри человека вовне», находятся в отношении

векторной антонимии к вышерассмотренным выражениям. Исходным пунктом движения

выступает пространство, заключенное в человеке, конечным - пространство

внешнее: Он сорвался, вышел из себя; Ты способен вывести из себя кого

угодно; Она излить душу в письмах к подгуге.

В одних случаях исходная точка движения называется прямо - локативной

предложно-падежной формой имени субъекта состояния (человека), - или содержится

указание на него: Представь, какие это муки - сознавать, что твоя любовь

кому- то мешает, делает кого-то несчастным, и вот ты начинаешь вырывать ее

из себя с кровью и мясом и от этого с каждым днем любишь все сильнее и

чувствуешь, что сходишь с ума. (Маринина А. Убийца поневоле); Прости, я

тогда не сдержался, вышел из себя ("в гневе потерял

самообладание"). В других – субъект состояния, интерпретируемый как исходная

точка движения, метонимически замещается партитивом - именной группой,

называющей какую-либо "часть" внутреннего человека, субстанцию - вместилище

психических феноменов: Давно пора престать думать о нем – выброси его

из сердца, забудь (из разг.); И как это выскочило из моей

головы? ("забылось"); Так и было – по крупицам, хотя здесь уместнее

будет сказать – файл за файлом, из моей памяти извлекались мельчайшие

моих глазах воссоздавался образ человека, некогда близкого мне. (М. Юденич.

Я отворил пред тобою дверь.).

Конечный пункт перемещения содержания внутренней вселенной - это либо внешний

мир, некое неопределенное, неограниченное пространство и потому не получившее в

речи специального средства выражения (выпустить джина из бутылки; вырвать из

себя любовь), либо мифологическое, условное пространство (.Прекрасная

память позволяла ей держать в голове множество сведений, которые

по первому требования она извлекала на свет божий (А.Маринина.

Убийца поневоле)), либо объективное пространство ограниченное

определенным кругом людей или вещей, ставших объектами проявления чувств

человека (Когда ей становилась особенно тяжко, она приезжала к матери в

поселок, чтобы излить ей душу).

Разнообразными оказываются и характеристики направленного движения,

приписываемого «внутреннему» человеку. Психическое состояние может быть

представлено как направленное, имеющее пространственные ориентиры: определенный

маршрут, исходную и конечную точки пути – эти семантические компоненты заложены

в значениях глагольных приставок и корней, предложно-падежных приглагольных

форм, см.: входить в разум, лезть в голову, выходить из себя и т. п.

При этом характер движения может быть различным: в зону метафоризации втянуты

глаголы и отглагольные существительные, указывающие на разную скорость (ср.:

В голове мелькнула мысль и В голову пришла мысль) и способы

протекания внутренних процессов – водный, сухопутный, воздушный (ср.:

течение мыслей, плыть по волнам воспоминаний; ход мыслей, приходить к мысли;

витать в облаках, душа отлетает). (Основные типы метафор движения субъектов

внутреннего мира представлены в кн.: [Пименова 1999: 218-221]).

Основу семантического моделирования внутренних состояний человека может

составлять представление о движении, лишенном какой бы то ни было определенной

направленности – круговое, связанное с возвращением в одну и туже точку,

хаотическое, разнонаправленное. Образная схема ненаправленного движения обычно

используется для отображения трудных ментальных: утраты способности ясно

мыслить от множества забот и дел (голова идет кругом, голова кружится),

безуспешных попыток в чем-либо разобраться, понять нечто (он все еще

блуждать в потемках), тщетного усилия вспомнить что-либо хорошо известное,

знакомое, но забытое в данный момент (Что-то вертится в голове). См.,

например, описания неопределенности жизненных планов, желаний, ценностей и

дезориентированности человека в информационном пространстве: .У меня пока

нет четких позиций в жизни. Может быть, попробовала бы себя в рекламном деле. А

разные идеи в голове бродят (из газ. Интервью с Т. Арко); Я знаю,

что это большой удар. но, по-моему, лучше знать, чем блуждать в потемках

(Т. Толстая. Кысь). Подобные примеры приводят к выводу о том, что, по-видимому,

именно определенность направления движения мысли выступает в русской ЯКМ

символом интеллектуальной ясности. Использование образной схемы

дезориентированного движения для семантической репрезентации человеческих

переживаний, внутреннего беспокойства (метущаяся душа), вероятно,

связана со специфической русской национальной идеей, концептом

неприкаянности, содержание которого составляет представление об особом

состоянии растерянности и внутреннего душевного дискомфорта, связанного с

безуспешными поисками такого места, где бы человеку было спокойно и хорошо

[Шмелев 2002: с. 353].

Наблюдения показывают, что прагмастилистический статус субъектной СК,

обладающей богатым образно-ассоциативным потенциалом, может быть самым разным.

Субкатегориальные субъектные смыслы формируют, в частности, семантику

экспрессивов, представляющих собой эстетически и концептуально значимые

образно-ассоциативные комплексы, помогающие наглядно, убедительно, выразительно

описать внутренние состояния человека. Таков, например, развернутый

персонифицированный образ тоски, создаваемый в процессе последовательного

семантического согласования лексических единиц и грамматических форм,

реализующих образно-ассоциативный потенциал агентивной категории: По

воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная,

рта,обшаривала его всего руками.(В. Шукшин. Верую!).

В научном и в религиозном дискурсах можно обнаружить тексты, содержательно

(концептуально) организованные субъектной СК. Так, в произведениях религиозной

тематики, обращенных к проблеме человека, субъектная категоризации духа,

осуществляемая в результате его олицетворения (см., например: дух, жаждущий

Высшей Радости и Истины (А. Кураев), дух ищет своего воплощения (А.

Мень)), вовсе не является данью классической поэтической традиции.

Представление о духе как о сверхлегкой субстанции, частице мира высшего,

божественного в человеке, формирующее внутреннюю форму выражений типа

собраться с духом, дух вон, испустить дух [Урысон 1999а; Шмелев 2002:

302-306], утраченное современными носителями русского языка, выступает в

данных примерах в качестве содержательных элементов сообщения. Оно отражает

присущий христианской антропологии взгляд на природу человека, которая

определяется триадой «дух – душа – плоть». Примером подобного прагматического

использования рассматриваемой СК в научной речи может послужить статья И.

Смирновой «Сколько нас в нас» (Наука и религия. 2001. № 6), содержательно

восходящая к наивному представлению о множественности alter ego человека,

заполняющих его внутреннее пространство и изнутри участвующих в его жизни.

Языковым образам обитателей (субъектов) внутреннего мира человека, формирующих

метафорическую систему текста (внутренний диалог; беседовать с собой; делить

жизненный опыт между двумя и большим числом личностей, конфликтующих

между собой; отыскать оппонента в самом себе), поддерживающихся

композиционно (научными описаниями случаев раздвоения личности), в данном

случае, по-видимому, следует отказать в статусе вспомогательного средства

создания эстетически-образного эффекта. Они представляют собой смысловое ядро,

определяющее содержание сообщения.

3. 2. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

семантической категории и субкатегории объекта

В процессе мыслительно-речевой интерпретации внутренних состояний человека

нередко используются категории объекта и инструмента, входящие в состав более

широкого системного образования – категории деятельности, содержание которой,

по сути, может быть сведено к представлению о специфической человеческой форме

активного отношения к окружающему миру, заключающегося в целесообразном

изменении и преобразовании объектов [Новая философская энциклопедия 2000, т. 1:

633]. Сообщения о внутреннем человеке, внутреннюю форму которых формирует ПСМ

квазидействия Х делает что с чем при помощи чего, обнаруживают

синкретизм объектно-инструментальных категориальных значений. В частности,

органы психики семантически репрезентируются как объекты каузативного

воздействия психического субъекта (см., например: ломать голову, напрягать

память, шевелить мозгами), которое, в свою очередь, предстает как средство

достижения поставленных целей (так, голову ломают - чтобы найти

решение, память напрягают - чтобы вспомнить нечто, мозгами шевелят

- чтобы понять нечто). В подобных случаях органы внутренней жизни выступают в

качестве инструментов - средств опосредованного достижения цели, через действие

(будучи его объектами), непосредственно соотнесенное с целью и, если по примеру

В.А. Ямшановой выстроить иерархию категориальных смыслов, представляющее

собой, средство первого ранга [Ямшанова 1989].

Уделяя должное внимание подобным случаям категориального синкретизма,

необходимо охарактеризовать каждую из обозначенных в начале раздела 3.2.

заголовке отдельно – их средства выражения, образно-ассоциативный потенциал и

прагмастилистическую нагрузку.

В самом общем виде объект определяется в научной мысли как то, на что направлена

активность субъекта [Новая философская энциклопедия 2000, т. 3: 136]. При этом

делается акцент на его связь с понятием агентивности (активного осознанного

воздействия субъекта на объект, обусловливающего изменения свойств и состояний

последнего), см., например, определения структурно-смыслового компонента

синтаксических единиц, называющего соответствующего участника ситуации –

«объект», в терминологических словарях: объект – компонент с

предметно-вещественным значением, подвергающийся действию или каузативному

воздействию [Золотова 1988: 431]; объект – семантический актант глаголов

действия, обозначающий такой предмет, который непосредственно подвергается

данному действию [Апресян 1999: 25]. Однако как явление повседневной

категоризации объект представляет собой понятие с нечетко очерченными

границами. В частности, об объектах говорят применительно • к предметам,

которые не могут изменять свои свойства в результате действия, поскольку

заранее, до действия не существуют, а возникают в процессе деятельности

субъекта (строить дом, сочинять стихи, где дом, стихи – это так

называемые экзистенциальные каузативы); • к предметам, существование которых в

качестве пределов деятельности только прогнозируется (ловить рыбу, охотиться

на лис); • к предметам, которые не подвергаются действию / воздействию в

привычном смысле этих слов (разглядывать картину, прослушать пьесу,

запомнить решение, где картина, пьеса, решение – это объекты

восприятия) [Падучева 1992].

Выделяется два обязательных условия подведения предмета (в широком смысле) под

категорию объекта. Во-первых, это внеположенность этого предмета субъекту (хотя

бы мысленно он отчужден от субъекта). «В действительности объектом может стать

все, что существует. Вместе с тем . важно иметь в виду тот принципиальный факт,

что объект внеположен всегда субъекту, не сливается с ним. Эта внеположенность

имеет место и тогда, когда субъект имеет дело с состояниями собственного

сознания, своим Я, и тогда, когда он вступает в отношения с другими

субъектами» [Нова философская энциклопедия 2000, т.3: 136]. Во-вторых,

необходимым условием является наличие некоторых отношений, связывающих субъект

и объект: «Объект не тождественен объективной реальности. та часть последней,

которая не вступила в отношения к субъекту, не является объектом.» [Там же].

Таким образом, в круг объектов включаются предметы физического мира, тело

человека, его части, другие люди, их сознание, предметы культуры – все, что

отвечает указанным условиям. Помимо этого в качестве объектов могут быть

представлены как внутренний мир человека в целом, так и отдельные его части.

При этом психическое осознается не как неотъемлемое от человека свойство,

состояние, способность, орган, а как одна из отчужденных от него частей,

выступающая в роли одного из персонажей сообщения, «как бы наблюдаемого со

стороны . подлинного (физически реального Я-субъекта» [Одинцова 2001: 77], см.:

отдавать сердце, браться за ум, мобилизовать волю, притупить чувства, лелеять

надежду и др. Замечено, что, делая объектом нашей речи-мысли психику

человека, мы склонны представлять ее составляющие «не только как нечто

отдельное от нас, но как нечто, вступающее с нашим «я» в определенные,

дружеские или враждебные, отношения.»[Арутюнова 1999: 386]. Все многообразие

субъект-объектных отношений, устанавливаемых между человеком и его частью (будь

то орган «душевной» жизни (душа, сердце), ментальное или эмоциональное

состояние (чувство, сомнение), результат ментальной деятельности (идея, мысль)

или внутренний мир в целом как составная часть личности), можно свести к

нескольким ПСМ образно-ассоциативной репрезентации явлений психики в событийных

контекстах.

1. В сообщениях, реализующих ПСМ Х обладает чем, между субъектом

и отчужденным от него, внеположенным ему психическим феноменом устанавливаются

отношения принадлежности, владения (посессивные отношения).

Компонентами модели обладания являются: субъект-посессор – реальный субъект

состояния, носитель психологических качеств; посессивный объект – внутреннее

состояние, качество, орган психики, отвечающий за их проявление,

интерпретированные как предметы обладания; наконец, предикат,

устанавливающий отношения принадлежности, владения. Данная модель, как правило,

реализуется в предложениях одного из следующих структурно-смысловых типов.

Во-первых, это могут быть субстантивные синтаксические конструкции, в которых

субъект-обладатель психического феномена грамматически оформляется как

локализатор (предложно-падежной формой У + род. падеж имени), а

приписываемый субъекту феномен получает форму бытующего предмета (форму

им.. падежа), вводимую бытийным глаголом, см.: У меня сегодня хорошее

настроение; У нас было желание уйти; У тебя нет совести.. Их семантические

эквивалентами, по-видимому, можно считать безличные предложения с личностным

локализатором, естественно учитывая при этом, что последние в имплицитной форме

содержат квалитативную оценку психических качеств, свойств (У нее хватило

мужества сказать правду; Дружба, верность, привязанность - все

у него было, не хватало чувства интимного (Д. Гранин.

Вечера с Петром Великим).

Во-вторых, рассматриваемая модель может реализоваться в глагольных конструкциях

с глаголом-предикатом обладания. Эти глаголы передают идею принадлежности,

обладания в чистом виде (иметь совесть, обладать выдержкой) или с

определенными смысловыми приращениями. См. пример использования предиката

обладания владеть, осложненного дополнительным семантическим признаком

власти глагол, в высказывании Он очень расстроился и уже не владел

собой, в котором отрицается способность человека оставаться

хозяином своих эмоций и чувств, проявлять самообладание, сохранять

хладнокровность, уметь сдерживать свои порывы. Ср. еще высказывания, в первом

из которых идея обладания выражена в чистом виде, а во втором ей сопутствует

сема заботы (ухода, попечения):: Она обладала крепким здравым смыслом

и часто отыскивала путь там, где, по выражению Лейбница, «кончалась» латынь

философов (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Содержать слиишком

большой штат «я» очень ответственно и хлопотно, поэтому многие

выбирают более простой путь: путь упрощения себя. (Н. Козлов. Как

относиться к себ и клюдям.). Круг предикатов обладания расширяется за счет

использования глаголов, первоначально обозначавших различные «внешние»,

физические, социальные, действия человека (Он питает интерес к науке; Он

испытывает к тебе нежные чувства).

Семантика высказываний рассмотренных семантико-синтаксических моделей,

реализующих отношение обладания, может быть описана следующим образом: человек

характеризуется через указание на принадлежащие (приписываемые) ему «предметы»

внутреннего мира человека. Таким образом, эти конструкции можно семантическими

коррелятами предложений адъективного и глагольного типа, изначально

предназначенных для характеристики лица, прямого, реалистического изображения

внутренних состояний человека, ср.: У него нет сердца. - Он груб,

жесток; Я испытываю радость – Я радуюсь; Он имел намерение уйти, У него было

намерение уйти – Он хотел уйти; У нее был ум – Она была умна.

Высказывания, реализующие в своей грамматической структуре семантическую модель

обладания, позволяют использовать для характеристики внутренних состояний

прилагательные, обладающие большим семантическим потенциалом, чем наречия:

практически каждый из «предметов» психики имеет в русском языке широкий круг

эпитетов, несущих особую смысловую и эмоционально-экспрессивную нагрузку,

привлекающих внимание к особенностям описываемой психологической ситуации: силе

и глубине человеческого чувства (Она питала к нему глубокое / всепожирающее

/ необъятное / яркое / буйное и т.д. чувство); умственной

одаренности / ограниченности человека (У него была светлая / крепкая /

толковая / безмозглая / дырявая / тупая и пр. голова), степень

душевной взволнованности (Я испытывала глухое / горькое / затаенное / бурное

/ пламенное и пр. волнение) и т. д.

2. В высказываниях, реализующих ПСМ Х что делает с чем,

отчужденный «предмет» психики интерпретируется как вовлеченный в деятельность

субъекта (человека) объект. Отношения, устанавливаемые между субъектом и

объектом, а также тип последнего обусловливается семантическими свойствами

глагола-предиката действия. Кратко охарактеризуем эти типы.

2.1. Посессивный объект при так называемых донативных глаголах [Золотова

1988: 430], обозначающих действия, связанные с изменением отношений

принадлежности, владения (дарить, лишать, делиться и т. п.).

В высказываниях, реализующих данную объектную модель, внутреннее состояние

человека может быть репрезентировано как:

▪ результат утраты – обретения субъектом какого-либо явления психики,

грамматически оформленного как предмет, формой вин. падежа имени

существительного (Она неожиданно для себя нашла радость

в новом деле и обрела душевный покой; Я уже потеряла всякую

надежду на новую встречу со старым другом; Он обрел уверенность в себе)

;

▪ полной или частичной передачи другому лицу – участнику ситуации

компонента своей «внутренней вселенной», имя которого получает форму вин.

или твор. падежа (Отдавать сердце любимым - это дано не

каждому; Хороший врач всегда подарит больном надежду на

выздоровление; В старости она охотно делилась своими воспоминаниями с внучкой);

▪ взаимного обмена «предметами» психики, грамматически оформленными

твор. падежом, между двумя субъектами (С детства у друзей вошло в

привычку обмениваться знаниями, мнениями о самых

разных вещах). См. пример реализации рассматриваемой субкатегориальной

модели: Он прав. На грех делиться / крайним знаньем/ Запрет наложе,

страшно / молвить: Кем. / Мозг – не сообщник помыслов / о мозге (Б.

Ахмадулина. Глубокий обморок)..

2.2. Внутренний объект, или экзистенциальный каузатив при глаголах

созидания / уничтожения. В сообщениях, реализующих данную модель, психическое

состояние человека репрезентируется как результат созидательной или

разрушительной деятельности субъекта.

В качестве предикатов при таком способе семантической интерпретации явлений

психики используются переосмысленные имена и глаголы действия человека в

социальной и предметно-пространственной сферах. При этом лишь часть из них в

своих значениях изначально содержали идею созидания / уничтожения (

формировать личность, формировать характер, убивать чувства, разжигать страсти,

разбить сердце и др.), см., например: Какую 95-ю страну Вам хотелось бы

увидеть? – Будущую Россию. Но не Россию политических катал и киллеров

наших надежд. Хочу видеть свободную Россию. (из газ. Интервью с Е.

Образцовой); И в конце концов после одного разговора, помолчав, прямо

спросила, как Таля думает, может ли Вадим Андреевич жить без нее? И сама

любящего человека. (В. Каверин. Наука расставания). Другие глаголы и их

дериваты развивают это значение именно в сочетаниях с именами определенных

«предметов» психики (зарывать свой талант в землю; рассеивать тревогу, сеять

сомнения, воспитать характер, разбудить чувства и т. д.). В значении

глаголов уничтожения психических феноменов могут быть использованы глаголы

пространственного перемещения: отогнать от себя мысль, выбросить мысль из

головы значит усилием воли заставить себя забыть нечто, как если бы этого

вовсе не существовало.

Субъект-каузатор и субъект каузированного состояния могут совпадать или не

совпадать. Обычно такое несовпадение имеет место в сообщениях о негативных

изменениях во внутреннем мире человека – таково, по-видимому, проявление закона

самосохранения, в том числе сохранения душевного, нравственного здоровья,

отраженного в ЯКМ. (Характер формируют и волю воспитывают

самостоятельно или с чье-либо помощью, под влиянием каких-либо событий, зато

сердце разбивают не себе, а кому-то, убивают чувства в ком-то).

2.3. Модифицированный объект – объект, претерпевающий

изменения в результате действий субъекта.

В сообщениях о внутреннем мире человека, реализующих эту модель, явления психики

(чувства, желания, органы «душевной» жизни и пр.) репрезентируются в аспекте

приписываемой им способности подвергаться непосредственному воздействию

субъекта (как и в предыдущем случае, субъект-каузатор совпадает или не

совпадает с субъектом состояния) и претерпевать вызванные этим воздействием

качественные и количественные изменения: Как это и бывает, привычка

охладила и притупила их чувств; Начинать тренировать память

ребенка следует еще до школы (из журн.); .Их [ученых. - Е.К.]

мышление было выточено и дисциплинировано школой европейского позитивизма

(Л. Улицкая. Второе марта того же года); Прочистите сердце, Крутой

литначальник, Чтоб слышать берез О России печали (Д. Соснов. Автору, не

желающему говорить с деревьями)..

2.4. Объект-делиберат [Золотова 1988: 430] – объект, представляющий

собой содержание непредметной (перцептивной, речевой, мыслительной, оценочной)

деятельности субъекта.

В сообщениях о внутреннем мире, реализующих данную модель, тот или иной предмет

психики (орган внутренней жизни, чувство, желание, результат интеллектуальной

деятельности и др.) репрезентируются как объект восприятия, внутренней

(принадлежащей субъекту-посессору) или внешней (данной другим субъектом)

этической оценки и обусловленного этой оценкой отношения (Искусство – это

утешение души (из телеинтервью с В. Хотиненко); Важно научиться

доверять тому, что внутри тебя (реклама моторного мала); Удивился

своей горячности, клятве своей, давно ведь правило соблюдал – чувств

своих высказывать никому не следует. (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим);

В хорошей, здоровой семье принято уважать чувства другого человека

(из журн.).

Как видно из примеров, решающее значение для интерпретации психологической

ситуации в рамках объектной модели, имеет выбор глагола-предиката, который в

конечном счете и определяет тип отношений между человеком и его внутренним

миром. Универсальные субъект-объектные отношения, перенесенные в сферу

идеального (психического), в процессе построения высказывания

конкретизируются, уподобляясь какому-либо более частному отношению, взятому

из сферы предметно-практического или социального опыта человека. Как

показывает речевой материал, выбор предиката, задающего то или иное

направление аналогизирования, является прагматически значимым. Обратимся к

примерам.

Обращение к жанру научно-популярной статьи (тексты взяты из периодических

изданий 2-й половины 80-х гг. ХХ в. – начало ХХΙ в.) позволяет выделить

основные способы речевой реализации ПСМ 2 Х что делает с чем, играющих

центральную и унифицирующую роль в освещении «вечной» проблемы – отношение

человека к своему внутреннему миру, обращение со своим «я». Выбор

глагола-предиката, устанавливающего отношения между субъектом и объектом,

оказывается напрямую зависимым от познавательно-философских, ценностных

установок авторов. В пределах выбранного материала достаточно отчетливо

выделяются две такие концептуальные позиции, воплотившие идеи мировоззренческих

проектов, условно называемых в истории культуры Модерном и Постмодерном.

Мировоззренческий проект, называемый Модерном, представил свою модель

человека – «разумного, познающего и самопознающего «человеческого агента»,

который способен дисциплинировать, воспитать, переделать самого себя в

соответствии с требованиями разума [Мотрошилова 1999: 408]. Во главу угла

была поставлена идея строго подчинения человеку всех тех сторон, которые

лежат за пределами рационального (отрицательные эмоции, запретные чувства,

аффекты) и лишают индивида права «хорошо о себе думать». Речевая реализация

данной идеи может быть представлена рядом контекстов, извлеченных из статей

нескольких авторов, совершающих экскурс в историю психологической мысли:

§ Весь Х1Х век и весь ХХ человек усиленно избавлялся от

отрицательных эмоций. Подавляя их, вытесняя;

§ Можно «звериное» давить в себе, чем мы и занимались как

минимум несколько веков.

§ Можно сказать, что они сами старались «отрезать» от себя

свои негативные чувства и преуспели в этом.

§ Как преодолеть традиционный «зажим» эмоций?

§ Человек не занят изнурительной борьбой с самим собой.

§ Все эти способы психологической защиты от самого себя.

§ Есть два способа подавить в себе запретные чувства.

Субординационная интерпретация субъект-объектных отношений, представленная в

указанных конструкциях, формируется семантикой предикатов – глаголов насилия и

их дериватов со значением отчуждения, нарушения целостности и прежних связей (

отрекаться от, жертвовать, избавляться, вытеснять, отрезать, изъять),

угнетения, притеснения (давить, подавлять, борьба, защита от).

Отношения субъекта и объекта рефлексии в этом случае уподобляются отношениям,

укладывающимся в рамки понятий «субординация» и «единовластие», утверждающим

преимущественное право, особое положение одного участника ситуации по сравнению

с другим. Если попытаться найти аналоги этих отношений во «внешнем» опыте

человека, то ими, по-видимому, станут отношения начальника – подчиненного,

судьи – подсудимого, следователя – подследственного, тирана – жертвы.

Другой мировоззренческий проект, Постмодерн, отказавший разуму в роли

абсолютного хозяина человеческой природы, изменил наше представление о

психике человека, заметно расширил ее состав, включив в нее всю сферу

бессознательного, основанную на сформированных еще в досоциальный период и по

сей день являющихся мощным мотивационным началом неосознаваемых влечениях-

инстинктах. В центре нового мировоззренческого проекта – человек многомерный,

не упрощающий себя, а культивирующий свое разнообразие, больше не пытающийся

сузить масштабов своей «внутренней вселенной», отрезав от своего «я» то, что

прежде казалось недостойным уважения в человеке. Показательным в этом смысле

является семантическая реализация рассматриваемой пропозитивной модели: резко

меняется характер целенаправленного действия человека в отношении его

внутреннего мира. Семантика отчуждения, нарушения целостности теряет свою

актуальность. На первый план выходят конструкции, варьирующие идею

восстановления разорванной связи человека с самим собой – человеком, не

только мыслящим, но и чувствующим, испытывающим самые разные, в том числе и

«запретные», чувства.

Принятие человеком себя и признание вновь обретенных «частей» своего «я» требует

перестройки системы отношений со своим внутренним миром, отказа от достаточно

формальных и натянутых отношений судьи – подсудимого, начальника –

подчиненного, палача – жертвы. Основным показателем отклонения от этой схемы

отношений в пределах рассматриваемой образной пропозитивной модели «субъект –

целенаправленное действие – квазиобъект» является лексико-семантическое

оформление предиката. Его позицию, как правило, занимают лексемы со значением

добавления, сближения, скрепления (помочь человеку принять себя;

признаю и принимаю любые чувства), а также языковые единицы, так или

иначе воплощающие идею принятия в широком смысле (увидеть и

почувствовать богатство переживаний, увидеть полноценного

собеседника в самом себе, научиться слушать себя и слышать свой голос)

и развивающие ее (доверять себе, заботиться о себе,

беседовать с собой). «Коль скоро личное общение человека с самим собой

обходится без чинов, ролей. его ведущий мотив – любовь, свободный выбор»

[10]. Это принципы общения субъектов, уравненных в правах на существование,

партнеров, двух близких людей – таковы образцы отношений, перенесенные из сферы

межличностных контактов в сферу внутреннего общения и объективированные в

языковой семантике.

Таким образом, столкновение двух способов семантической интерпретации,

определяемых нами в рамках понятий единоначалия – коллегиальности,

субординации – равноправия, отторжения –принятия и реализующихся в речи в

соответствующем вербально-ассоциативном диапазоне, позволяет наглядно, не

выходя за рамки «человеческого измерения», представить изменения во взглядах

на отношения человека к своему внутреннему миру, что принципиально важно для

уяснения сути мировоззренческих сдвигов, происходящих в наше время.

В художественном дискурсе также можно обнаружить примеры осознанного,

прагматически обусловленного использования того или иного способа языковой

объектной репрезентации психических феноменов. Его выбор, в частности, может

быть связан с идейно-событийным уровнем произведения: образ объекта, входящий

в наивно-языковую категориальную систему внутреннего человека, выступающий в

качестве внутренней формы узуальных выражений, получает статус содержательной

единицы – художественного образа, содержательно (концептуально) организующего

текст в целом или его фрагмент. Так, интерпретация радости, спокойствия в

образе подарка, реализующего категорию объекта манипулирования, является

ключом к истории космического путешествия землянина, познавшего на другой

планете ценность давно утраченной людьми способности облегчать жизнь

ближнему, разделяя с ним и радость, и боль:

Мне встретились молодые женщины. Они несли по большой охапке цветов. Они

увидели мою постную физиономию и наградили меня своей радостью.

но я не замечал связи между своими ощущениями и другими людьми (К. Булычев

Поделись со мной...).

В основе следующего высказывания также лежит объектная категориальная модель

психики, однако при этом явления внутреннего мира интерпретируются как

объекты уже не как посессивные объекты, а как делибераты – объекты

познавательной деятельности. В контексте фантастического рассказа К.

Булычева данная репрезентация ментальной сферы «согласуется» с результатами

описанного автором эксперимента по проникновению в сознание человека и

контролю над процессами мышления:

Лучше надеяться на то, что, разгадав сущность мышления, научившись

читать мозг, как напечатанную книгу, научившись слушать мысли, мы

поможем и нашим меньшим братьям (К. Булычев Летнее утро).

Подобное использование образной модели, актуализация наивных представлений,

лежащих в ее основе, представляет собой один из эстетически значимых

стилистических приемов деформации реальности, составляющей саму суть

фантастики. Демонстративное нарушение художественного правдоподобия необходимо

в данном случае для того, чтобы «неожиданно или даже гротескно показать

проблему, сегодня, может быть, еще не вполне очевидную»

[11].

3. 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

семантической категории и субкатегории инструмента

В процессе сигнификативной интерпретации психологических ситуаций может

использоваться категория инструмента, главным категориальным признаком

которой, позволяющим подвести под понятия инструмента (орудия, средства)

самые разнообразные предметы, явления, действия, признается

целенаправленность их применения, другими словами – непосредственная связь с

категорией цели [Новый философский словарь 2001: 311; Новая философская

энциклопедия 2000, т.1: 633; Ямшанова 1989: 142-143; Твердохлеб 2001].

Телеологический характер инструментальной категории (инструмент определяется

в отношении к цели деятельности) позволяет получить роль средства

осуществления всякому предмету, действию, явлению, оказавшимся «тем, что

«служит» цели и имеет смысл в связи с ней» [Философская энциклопедия 1967, т.

5: 123], в том числе и компонентам внутреннего мира человека.

Использование инструментальной категории в области семантической

репрезентации осознаваемых, нередко контролируемых субъектом внутренних

состояний (каковыми они представлены в упомянутой модели) имеет ряд

особенностей, одни из которых обусловлены денотативно – отличительными

свойствами внеязыковой ситуации, другие – сигнификативно, «канонами» наивной

анатомии, определяющими языковую концептуализацию.

Прежде всего, инструментальная категория используется главным образом в процессе

непрямой, образно-ассоциативной репрезентации внутреннего человека: она не

предполагает реалистического изображения психических состояний, процессов

человека. Именно в сфере инструментальных образов-ипостасей внутреннего

человека обнаруживают серьезные отличия наивной языковой картины мира и

концептуальной картины говорящих [Апресян 1995; Урысон 1995; Одинцова 2000б;

Шмелев 2000]. Наивные представления о системе органов внутренней жизни

(функционирование которых обеспечивает протекание психических процессов),

представляют собой, как полагают исследователи, осколки первобытной

концептуальной картины мира. Они закреплены в семантике языковых единиц (

полюбить всем сердцем, напрячь память, дойти умом, ненавидеть всеми

фибрами души и др.), составляют важную часть наивной языковой картины мира

и, таким образом, определяют языковое поведение говорящих, хотя и не

соответствуют концептуальному знанию о человеке современных носителей языка.

«.Эти примитивные представления практически вытеснены из сознания современного

носителя языка более поздними знаниями анатомии, физиологии и психологии»

[Урысон 1995: 15].

Особое место в языковой системе занимают номинации «частей» человека,

формирующих в наивной анатомии систему интеллекта: мозг (мозги)

и его метонимический заменитель голова (в системе своих

стилистических синонимов: котелок, башка и т. п.), - получивших в

языковой картине мира близкую естественно-научной трактовку органов мышления,

инструментов, с помощью которых люди думают, понимают. Эта трактовка,

запечатленная в выражениях типа работать головой, котелок не варит, шевели

мозгами, сходна с анатомическим определением мозга как органа,

составляющего центральную нервную систему человека и обеспечивающие высшую

нервную деятельность, которая заключается в приспособлении к окружающей среде,

в том числе за счет ментальной обработки поступающей извне информации

[Популярная медицинская энциклопедия 1961: 613].

Кроме того, вышеупомянутые особенности касаются ограничений на инструментальную

категоризацию психических феноменов, формирующих состав внутреннего человека.

В отличие от субъектной и пространственной категорий, открытых практически для

любого «предмета» психики (будь то орган внутренней жизни человека, результат

его интеллектуальной деятельности, опредмеченные психические состояния,

свойства, действия или субъект в целом), СК инструмента предполагает

относительно узкий круг членов, выступающих в качестве целенаправленно

используемых средств, обеспечивающих протекание тех или иных психических

процессов. Это, в частности, касается системы органов и квазиорганов психики,

формирующих в наивной ЯКМ модель человека, которые уподобляются органам

человеческого тела, обеспечивающим своим функционированием жизнедеятельность

организма. Среди этих признаков выделяются два: наличие определенной функции и

контролируемость субъектом, которые вместе и обусловливают, на наш взгляд,

речевую инструментальную репрезентацию психическим феноменам, т.е. позволяют

интерпретировать внутреннее состояние как активное, осознанное, контролируемое

использование субъектом своих органов психики, обеспечивающих протекание

закрепленных за ними процессов, реакций. Среди компонентов внутреннего

человека, отвечающих упомянутым условиям, например: сердце – орган эмоций,

чувств (любить всем сердцем), голова (мозг, мозги, разум, рассудок) –

орган мышления (работать головой, дойти до чего своим умом), воображение

– орган, обеспечивающий создание мысленных образов (напрягать воображение)

и др. См., например, высказывания, в первом из которых душа представлена

в качестве инструмента понимания поэзии, а во втором сердце

интерпретируется как инструмент познания Бога: Несмотря на то, что Аркадий

Кутилов – поэт предельно понятный, доступный, обходящийся без всякого рода

дано, очевидно, не каждому (Г. Великосельский. Опознан, но не востребован);

.Есть в Боге нечто, что не познаваемо человеком в принципе; есть нечто, ч

то человек может познать сердцем. (А. Кураев. Христианская

философия и пантеизм).

Из числа органов-инструментов, по-видимому, следует исключить кровь и

дух (которые, как уже было сказано, являются неизменными компонентами в

составе внутреннего человека), ибо они не удовлетворяют условиям, необходимым

для инструментальной интерпретации. Кровь наделяется в наивной ЯКМ

особой функциональной нагрузкой: она является «носителем сильных эмоций»,

как-то: страсти, гнев, ярость [Шмелев 2002: 309]. При этом она, однако, не

предполагает наличия активного, контролирующего участия человека -

использование лексемы «кровь» в указанном «анатомическом» значении возможно

лишь в выражениях, реализующих экспериенциальный способ репрезентации событий

внутренней жизни: кровь бросилась в голову кому; молодая кровь кипит в

ком; кровь стынет в жилах – можно пить кровь (угнетать

эмоционально) другого человека, но не себя; не предполагается, что воздействуя

каким-то образом на кровь, субъект может корректировать свое эмоциональное

состояние: ?? подхлестывать кровь, ??пить у себя кровь, ??

возненавидеть кровью, ??сдерживать кровь. Дух же, напротив, допускает

контроль со стороны субъекта: он «подвержен определенным изменениям, связанным,

главным образом, с состоянием воли субъекта, а также с его настроением» [Урысон

1999: 21], которое в наивной картине мира может регулироваться человеком, см.:

воспрянуть духом, поднять дух; Постись духом, а не брюхом! (посл.); Начал

духом, кончил брюхом (посл.). При этом, как показывают исследования, дух,

представляющий собой некую сверхлегкую летучую субстанцию – частицу невидимого,

потустороннего мира, лишен в наивной ЯКМ какой-либо определенной функциональной

нагрузки (Е.В. Урысон, А.Д. Шмелев) и, следовательно, статуса

органа-инструмента. Указанное категориальное ограничение обнаруживается и в

сфере номинации ипостасей, ролей личности. Эти партитивы регулярно получают в

речи субъектную и объектную образную интерпретацию (В каждом взрослом живет

ребенок, В нем проснулся зверь, Ты убил в себе талантливого

ученого, Не буди во мне зверя), однако оказывается весьма

проблематичным представить контексты, в которых бы они получили

инструментальную репрезентацию.

Как и в сфере репрезентации мира физического, для инструментальной

семантической категоризации явлений внутреннего мира значимым оказывается

субкатегориальная оппозиция «органы-инструменты – собственно инструменты, не

имеющие отношение к анатомическому строению человека».

Органы «внутренней» жизни, функционирование которых обеспечивает протекание

определенных психических процессов и подлежит целенаправленному использованию,

аналогично активным частям человеческого тела (некоторые из них, кстати,

наделяются дополнительными «психологическими» функциями, например голова,

сердце), формируют субкатегориальную разновидность так называемых

неотчуждаемых инструментов [Ямшанова 1989], противопоставленных собственно

инструментам - различным физическим предметам, используемым в практической

деятельности и не являющимся рабочими частями человеческого организма, ср.:

работать головой («думать»), чуять сердцем; проткнуть пальцем фольгу,

ударить мяч головой и проткнуть ножом фольгу, известить письмом,

зашить нитками. При этом, однако, особенности референциального аспекта

содержания имен органов внутренней жизни в сообщениях о психических состояниях

человека (они осуществляют референцию к объектам, входящим в уже разрушенную

картину мира) обусловливает то, что для них становится нерелевантным

характерное для сообщений о реальной человеческой деятельности семантическое

разграничение на орудия (инструменты), к которым, в частности, относятся

активные части человеческого тела, и средства - внутри категории

инструментальности. Органы внутренней жизни, при всех упомянутых выше сходствах

с реальными частями человеческого организма, ненаблюдаемы, имеют идеальную

природу, так что не могут быть отнесены ни к собственно предметам, ни к

веществам. Если органы психики, дублирующие телесные органы (сердце, мозг,

печень, голова) воспринимаются скорее как предметные дискретные сущности, чем

вещества, то предметность и вещественность «представляемых» органов установить

проблематично. Трудно сказать, расходуются ли, скажем, при использовании душа,

ум в ситуациях, описанных в высказываниях: Я белый свет/ Душою ненавижу

(из городского романса «Папиросы»); Пишут не пером, а умом

(посл.); Добывшая двугорбием ума/ тоску и непомерность превосходства

,/ она насквозь минует терема/ всемирного бездомного сиротства (Б.

Ахмадулина. Биографическая справка).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8