РУБРИКИ

Жизнь и творчество И.С. Тургенева в Буживале (Франция) - (реферат)

 РЕКОМЕНДУЕМ

Главная

Историческая личность

История

Искусство

Литература

Москвоведение краеведение

Авиация и космонавтика

Административное право

Арбитражный процесс

Архитектура

Эргономика

Этика

Языковедение

Инвестиции

Иностранные языки

Информатика

История

Кибернетика

Коммуникации и связь

Косметология

ПОДПИСАТЬСЯ

Рассылка рефератов

ПОИСК

Жизнь и творчество И.С. Тургенева в Буживале (Франция) - (реферат)

Жизнь и творчество И.С. Тургенева в Буживале (Франция) - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Жизнь и творчество Тургенева в Буживале (Франция)
    БУЖИВАЛЬ

“Мы с Виардо приобрели здесь прекрасную виллу —в трех четвертях часа езды от Парижа, я отстраиваю себе павильон, который будет готов не раньше 20 августа, — но где я немедленно поселюсь.... Я езжу в Париж три раза в неделю”. Это писано летом 1875 года. “Здесь” — Буживаль, недалеко от Сен-Жермен, на берегу Сены. Видимо, купили они сообща. Вилла называлась “Ясени”. С набережной ворота вели в парк. (Они и ныне существуют. На них доска с обозначением, что тут жил “знаменитый русский романист Иван Сергеевич Тургенев”. ) Две дороги, усыпанные песком, подымались вверх к дому. Вокруг кусты, зелень, чудесные ясени, плакучие ивы. Как и в Бадене, много воды. Она скоплялась в бассейнах, бежала ручейками, среди бегоний, фуксий по лужайкам, мшистых огромных деревьев. Главный дом, где жили Виардо, наверху. У Тургенева небольшой деревянный домик в швейцарском духе, недалеко от дома —все в цветах, зелени. В нижнем этаже дома столовая и гостиная. Выше большой кабинет, много книг, картин, мебель обита темно-красным сафьяном. Из углового окна вид на Сену—на ней те же баржи, что и теперь, лодки, кабачки под ивами и тополями. Зеленые луга, коровы. Голубизна далей— тогда все было просторней, более деревенское. Еще этажом выше — спальня и комната для гостей. Сюда выезжали каждую весну из Парижа, с rue de Douai, в каретах, медленно и основательно кативших по шоссе, с сундуками, баулами, картонками—на все лето. (Как бы парижское Нескучное или Царицыно. ) Лишь ноябрьские туманы загоняли в город.

Собиралась вся семья: семидесятипятилетний Луи Виардо, Полина, дочери — Клавдия Шамеро и Марианна Дювернуа, сын Поль. Приезжал —возвращаясь из Карлсбада с леченья или из России (там бывал чуть не каждый год), — Тургенев. Случалось, что и ученицы Ви-ардо жили тут в пансионе по соседству. Жизнь шла тихая, старчески-закатная, Тургенев, как всегда, работал. К Буживалю имеют отношение “Сон” “Рассказ отца Алексея” и позднейшие “Клара Милич” “Стихотворения в прозе”, предсмертные наброски Осенью 76 года здесь переписывалась “Новь”—и очень многие письма помечены Буживалем (Тургенев всегда тщательно означал даты и место— любил, чтобы и ему указывали их).

Видишь его здесь полубольным и грустным, с подагрою, нередко в пледе, медленно прогуливающимся по парку (в лучшие относительно годы, до последней болезни) . Очень это не похоже на его молодость в Куртаве-неле, но ни от чувств Куртавенеля, ни от самого поместья ничего более не осталось. К молодости, красоте тяготение неизбывно. Вот Диди расставляет у него в кабинете, рядом с окном на Сену, кисти, краски на мольберте, тут для нее поставленном. Это видная молодая женщина с черными блестящими волосами, острыми чертами лица, глубокими синими глазами. Обликом напоминает мать. Она тоже умеет петь—Полина обучала ее. Но занимают больше кисти, краски. Диди с детства рисует. В годы Бадена дарила Тургеневу ко дню рождения “Святое Семейство”— здесь пишет пейзажи, натюрморты. Тургеневу нравится, что она близ него. Может быть, он дает ей советы, критикует, хвалит. Снизу, с крокетной площадки, тоже молодые голоса, щелкают шары, смех: ученицы забавляются не столь веселой игрой. Накидывая на плечи пестрый плед— летом нередко холодно —спускается он вниз и под ясенями садится на скамейку, смотрит, как играют. Ученицы разноплеменные: южная красавица Гаргани— венгерка; мечтательная Фермерн, чудесное контральто — немка. Ромм —русская. Все как на подбор высокие, стройные. В Париже, увидав их раз в салоне Виардо, Тургенев окрестил всю тройку “анабаптистами” из “Пророка” —так и осталось за ними название. Опять похоже на Лаврецкого и молодежь, только не в Орле на Дворянской, а на латинской земле, и Лаврецкому шестьдесят лет. Анабаптисты относят к нему с благоговением— это великий писатель, такой приветливый и грустный человек, даже такой красивый, несмотря на возраст. Возможно, и он тряхнет стариной, сыграет партию, да вряд ли барышни решатся обыграть его. Хотя боязни к нему нет. Кому он страшен? Кого обижал из малых сих? (Не то что Виардо: от нее, случалось, плакали статные ученицы — потом мирились, целовались — до ближайшей ссоры. ) Долго ему под ясенями, однако, не усидеть. Из дому бежит прислуга. Господина Тургенева спрашивают....

    Или:

— Приезжая дама очень хочет видеть по делу господина Тургенева. Это соотечественники. Виардо не особенно их ласково встречает, все-таки они просачиваются. Может быть, молодой, рыжеватый, с бородкой клочьями и в косоворотке народник, будущий Златовратский, приехал “ознакомиться со взглядом нашего знаменитого писателя на революционное движение”, выяснить окончательно, “как он относится к прогрессу”— и заодно пожурить за “постепеновщину”, за то, что в “Нови” “недостаточно выведено положительных типов” и т. д. — В России назревают события, — осведомляет юнец. — В Петербурге сейчас два правительства: одно — в Зимним дворце, другое — в конспиративной квартире исполнительного комитета.... Все это Тургенев знает, но ничего не поделаешь, надо слушать. Он полулежит — громадный, с серебряной головой, кутает ноги пледом. — Вы уж меня извините, — говорит высоким, пришепетывающим тенором, —за такую позу. Больной старик.... Да, да, я преклоняюсь пред самоотвержением русской молодежи. Я вам очень благодарен за ценные указания. Разумеется, я сделал в “Нови” промах....

Посетитель оглядывается по сторонам. Видимо, обстановка его смущает, и собственная косоворотка, и бородка козлиная. —Вы здесь вдали от гущи жизни. Для уловления нарождающихся типов необходимо быть, так сказать, внутри, а не вовне....

Это больное место Тургенева. За “гущу”, за якобы “измену” родине (“променял на Францию”) кто только не корил его? (А когда умер Флобер и попробовал Тургенев собирать на памятник ему в России, эта милая Россия в ярости на него набросилась! )

Может случиться, что народник вытащит-таки из-под полы, пыжась и краснея, трубочку рукописи, где “выведены” в поучение Тургеневу и “положительные” типы будет рассказано, как честная учительница с не менее честным учителем ушли в народ и что из этого получилось. Терпелив Тургенев. Прочтет, одобрит, перешлет Стасюлевичу —нельзя ли “тиснуть” в “Вестнике Европы”? Из своих средств даст аванс.... (Одна из причин нелюбви Полины к землякам. )

Или же не народник, а щебечущая дама дожидается. Под вуалькой, в джерси, с турнюром и юбкой в воланах.

— Иван Сергеевич, я такая ваша поклонница.... позвольте представиться.... обожаю ваш талант, мне бы хотелось автограф. Это — в лучшем случае. А то —похлопотать за сына. Его надо поместить в гимназию, на казенный счет, так вот не может ли он дать письмо.... При его имени.... с его известностью. — А сколько лет вашему сыну? Тургенев берется за перо.

    — Пятый пошел.
    — Ну, в таком случае не возьмут.

—Ах, знаете, я на всякий случай вперед. Нахожусь проездом в Париже, думаю: надо навестить Ивана Сергеевича, он такой добрый, а Олег подрастет, ему пригодится рекомендательное письмо. Да заодно и подпись знаменитого писателя.

Вероятно, не так уж благословлял в сердце своем “Иван Сергеевич” разных мамаш и Олегов, но письма писал, пока в дверь не стучала твердая рука Виардо: конец аудиенции, господина Тургенева ожидают к завтраку (или к обеду, или еще что). Вечером вист — одно из приятных для него развлечений. А 18 июля в доме праздник: день рождения Полины. (В Баден он всегда приезжал к этому времени из России. В Буживале не совсем так. ) Разумеется, делает Тургенев подарок: за несколько дней катит в карете в Париж, в Salle Drouot. Там он завсегдатай.

Его кличка Grand Gogo russe (большой русский простофиля). Это значит, что нетрудно его облапошить—и действительно, нет ничего легче. Он разыщет какую-нибудь камею, шаль, миниатюру. Переплатит, робко свезет домой. Подарок будет принят с царственным благоволением, как самоочевидный шаг. Черные глаза лишний раз блеснут. Лишний раз поцелует он красивую некогда руку.

И анабаптисты не отстанут. К торжественному дню заказывают они в Париже огромнейший букет красных роз, букет-монстр, чтобы умилостивить госпожу. К ним присоединяются еще две ученицы— подношение от пятерых.

    Полина все-таки дает утром урок.

Стучат. Въезжает целый куст роз. Она сразу понимает, в чем дело, но слегка играет: хмурится, делает недоуменное лицо.... За дверьми шепчутся остальные четыре девицы.

—Что такое? Откуда это? В букете пять визитных карточек. Она медленно вынимает их, по одной, медленно, как бы плохо разбирая, читает.

    — Ну какие глупые, что это за пустяки!
    Но анабаптисты уже ворвались, виснут на ней, целуют.

Разумеется, парадный обед, с шампанским, индейками, мороженым. Вечером гости. Ученицы будут петь. Может быть, и Полина вспомнит былое, остатками знаменитого голоса споет “О, только тот, кто знал свиданья жажду.... ” — сверкнет непогасшими глазами, вновь одно сердце взволнует. А потом кончится этот день. Один останется Тургенев у себя в chalёt — как и всегда. В угловом окне, над Парижем, бледное зарево. Летние звезды в небе. Лампа под зеленым абажуром на столе. Как некогда в Куртавене-ле— шум крови в ушах, шорох —неумолкаемый лепет деревьев, капля падает с легким серебристым звуком. Тончайшее сопрано комара. И— ощущение ушедшей жизни.

В полночь было страшновато в уединенном Куртаве-неле, могло пригрезиться что-нибудь, почуяться. Но тогда— молодость. Хоть ненадолго — да увенчанная любовь. И тот неведомый мир, чуть приоткрывавшийся, был Далеко: едва давал о себе знать. Теперь он рядом. Совсем приблизился, как кошмар “Сна”. Тайные силы, грозные и недобрые, может быть, и могли заколдовать и покорить ему ту, около которой (в неравной борьбе) прошла жизнь. Но вот не заколдовали. Не обратно ли? Не им ли овладели — приковали к “краешку чужого гнезда”?

Возможно, встанет monsieur Tourgueneff, в тишине ночи обойдет сад и, вернувшись, запишет у себя в дневнике: “Самое интересное в жизни - смерть”.

    Литература:
    Весь ТУРГЕНЕВ – (1942 год издания)


© 2008
Полное или частичном использовании материалов
запрещено.