Сергей Есенин и революция - (реферат)

Сергей Есенин и революция - (реферат)

Почему в числе понятых при составлении протокола Николаем Горбовым оказался поэт Всеволод Александрович Рождественский? .. К его личному архиву давно не подпускают, сведения о нем, относящиеся к 1925 году, весьма противоречивы.... По складу натуры - романтик-эстет. Октябрь 1917-го воспринял как захватывающее, стихийно рожденное социально-художественное произведение; сам участвовал в его создании, гордясь двумя алыми квадратами на левом рукаве гимнастерки. В 1926-м, в тяжелый период нэпа и политической междоусобной трескотни, восторгался: "Никогда так не хотелось петь, как в наши дни. Чудесное время! " Для сравнения приведем запись писателя Андрея Соболя от 13 января 1926 года: ".... пустота, ощущение, что нет воздуха, что нависла какая-то глыба. Еще никогда в нашем писательском кругу не было такого гнетущего настроения - настроения опустошенности, стеклянного колпака. Сникли и посерели все". Легкодумность "богемника" Рождественского очевидна. Среди его молодых приятелей - Павел Лукницкий и Вольф Эрлих (знакомая компания). С ними он любил путешествовать, погостить в Коктебеле у Максимилиана Волошина. Увлекался театром, живописью и графикой, за неизвестные нам заслуги учился "на бесплатной вакансии" на Государственных курсах при Институте истории искусств; хорошо знал художника-авангардиста Павла Мансурова, более чем странные воспоминания которого о последнем дне Есенина мы уже приводили.

Насколько был непрост В. А. Рождественский, писал и говорил литературовед В. Л Мануйлов, отказавшийся присутствовать на похоронах бывшего старшего друга; не красят Всеволода Александровича и некоторые его поступки в отношениях с близкими родственниками. Он вел себя трусливо в пору ареста приятеля, поэта Владимира Владимировича Луизова.... Но это все, так сказать, "домашние" проблемы. Однако личность Рождественского предстает не в лучшем свете и в есенинском "деле" Мы уже упоминали: 28 декабря 1925 года он отправил В. В. Луизову в Ростов-на-Дону письмо с рассказом о виденной им страшной картине в "Англетере", но почему-то указал не 5-й номер гостиницы, а 41-й. Он не раз исправлял свои воспоминания о Есенине, изобилующие "лирическими отступлениями" и небрежностями в подаче фактов (например, очевидцы удивлялись отсутствию пиджака поэта в 5-м номере, у Рождественского же читаем: "Щегольский пиджак висел тут же"). Возможно, мемуарист не держал камня за пазухой - давала себя знать рассеянная натура, но налицо и вопиющая - безответственность. Попросил протокол не глядя и подмахнул.... Кстати, "свидетель" сам описывает: когда он пришел в "есенинский" номер, тело покойного лежало на полу. Словно забыл о своей подписи, закреплявшей описание совсем иной сцены. Примечательно: в неопубликованном дневнике Иннокентий Оксенов пишет, что В. А. Рождественский пришел в 5-й номер "Англетера" вместе с Б. Лавреневым, С. Семеновым, М. Слонимским и другими позже самого Оксенова и Н. Брауна (спрашивается, когда же он исполнял обязанности понятого? .. ). Есть о чем поразмыслить. Оценки Рождественским Есенина-лирика и человека поверхностные и снобистско-снисходительные (".... пел только о себе и для себя"), по свежим следам трагедии он бестактно спешил зарифмовать сплетни о безудержном пьянстве поэта:

    Уж лучше б ты канул безвестный;
    В покрытую плесенью тишь,
    Зачем алкоголем и песней
    Глухие сердца бередишь?

У Рождественского найдется немало защитников, нам же он видится человеком фразы, которому важнее "сделать красиво", но не обязательно глубоко и правдиво (его любимое выражение: ".... больше всего на свете я люблю "Дон Кихота" и антоновские яблоки").

Рождественский дружил с критиком и литературоведом Павлом Николаевичем Медведевым (1891-1938), третьим понятым, подписавшим подлый протокол. Медведев-то, не сомневаемся, и соблазнил любителя антоновских яблок на постыдное лжесвидетельство. Обычно имя Медведева стоит на отшибе дискуссий вокруг англетеровской истории. В 1937-м его репрессировали и вплоть до наших дней о нем говорят, как о невинно пострадавшем.

С 1922 по 1926 год (! ) педагогика и литературно-критические студии использовались Павлом Николаевичем Медведевым лишь как удобные ширмы при выполнении им обязанностей штатного петроградско-ленинградского сотрудника ЧК-ГПУ. В протоколах его имя нередко стоит рядам с именами крупных мерзавцев: Мессинга, Сюненберга, Цинита, Петерсона, Ульриха и многих других. Медведев был значительной фигурой - комсомольским комиссаром в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ (численный состав более 800 человек); под его непосредственным началом состояло более 170 членов РЛКСМ.

2 января 1925 года. Общее собрание (около 300 человек) коллектива РКП(б) сотрудников ГПУ. Председательствующий -П. Медведев (указан инициал, что является крайней редкостью для партбюрократии того времени; под протоколом красуется и его собственная подпись, что встречается в исключительных случаях). Повестка дня: работа МОПРа, культсмычка города с деревней, предстоящая клубная конференция, выпуск стенной газеты "Москит". Хорошо узнаваемая с первых слов ревдемагогия. Далее следует доклад об отчете Ленсовета ответственного организатора здешних чекистов Николаева, вероятно, того самого, который в 1929 году станет прокурором Центрального района и будет вместе с другими сообщниками выгонять милиционера Николая Горбова из партии и упрятывать его чтобы не говорил лишнего- в тюрьму. 30 марта 1925 года. Партийное бюро ГПУ прикрепляет Медведева к "работе среди работниц”.

Фамилия Медведева мелькнула и на собрании чекистов 30 декабря 1925 года, когда -обсуждались итоги XIV партийного съезда. Он осторожно критиковал местную оппозицию, в частности сказал: "После смерти Ленина нашу партию такая лихорадка треплет второй раз" Встречается его имя в недавно рассекреченных бумагах вплоть до ноября 1926 года. Присутствие П. Н. Медведева на высшем партийно-гэпэушном уровне не столь заметно, как на его основной службе - в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ. Полк насчитывал более 800 красноармейцев и являлся главной карательной силой в городе. Полковая партячейка в 1935 году имела свой штаб - через два дома от "Англетера" (Комиссаровская, 16), где часто ораторствовал Медведев, ответственный организатор чекистского комсомола. 1922-1927 -"преподаватель в военных школах Петрограда-Ленинграда". Примечательный факт: в 1925 году его избрали сверхштатным научным сотрудником Пушкинского Дома, то есть можно допустить, он проводил в качестве "эксперта” официальное оформление псевдоесенинского послания "До свиданья, друг мой, до свиданья.... ", поступившего "от Эрлиха" через Г. Е. Горбачева. В 1928-м, когда троцкисты побежали с насиженных мест, Илья Ионов пристроил Медведева помощником заведующего литературно-художественным отделом Ленотгиза (мы уже замечали, как радел "своим человечкам" бывший каторжник). В декабре 1929-го, когда сторонникам Троцкого стало жить совсем неуютно, литератор-чекист перешел работать штатным доцентом педагогического института имени Герцена. Как и Ленотгиз, пединститут тогда же заботливо пригревал вчерашних "пламенных революционеров". Скопом 1 сентября 1929 года в педагоги попали многие недавние гэпэушники, знакомцы Медведева: бывший партсекретарь 3-го полка Сергей Андронникович Павлович, Григорий Самойлович Беленький, Андрей Теофилович Арский, Владимир Николаевич Комаров, Соломон Абелевич Шапиро и другие. Здесь же нашел прибежище видный партдеятель и оппозиционер-зиновьевец Александр Сафаров. Среди прочих новоиспеченных "герценосцев" числился Исаак Израилевич Презент (р. 1902) - личность, достаточно известная по лысенковской "эпопее"; сей преподаватель исторического материализма к 1929 году имел за душой лишь одну статью "Приоритет речи или мышления".

Конечно, читатель обратил внимание на частенько мелькавшие выше еврейские имена. Достаточно сказать, что здесь в 1924 году на неофилологическом факультете 30 преподавателей носили "иностранные" фамилии и только двое -да и то женщины - русские. Это, разумеется ничего не говорит об их профессионализме, но, согласитесь, для наставников русского языка и литературы - многовато. В такой-то компании и вращался Медведев - хохотун и любитель славянских речений. Багаж его литературно-критических работ весьма скромен: вульгарно-социологические статейки о Есенине, Шишкове, Форш, Лавреневе, Н. Никитине.... Его же фамилия стоит и на титуле книги "Формальный метод в литературоведении", хотя подлинным ее автором был опальный М. М. Бахтин. Подписав по приказу своих хозяев с улицы Комиссаровской кощунственный протокол, Медведев вряд ли испытывал угрызения совести, более того, сочинил в 1927 году посмертный "оправдательный" очерк о преданном им Есенине.

Именно Медведев утром 28 декабря распространял слухи о самоубийстве Есенина! Литературовед В. А. Мануйлов цитировал строки из письма к нему В. А. Рождественского, датированного тем же днем: "Приходит (в редакцию журнала "Звезда") П. Н, Медведев в солдатской шинели прямо со своих военных лекций. Вид у него растерянный.

- Сейчас в редакции "Красной газеты" получено сообщение, что умер Сергей Есенин,

    - Где? Когда?
    - Здесь, в гостинице "Англетер", вчера ночью.
    Мы с Медведевым побежали на Морскую в "Англетер".

Медведев, действительно, мог появиться "со своих военных лекций" из школы ГПУ, располагавшейся в доме по улице Комиссаровской, 7/15; здесь, в квартире 8, жил Петров, тут же, к примеру, обитала "переписчица" 3-го чекистского полка Нина Александровна Ширяева-Крамер и многие другие сослуживцы "педагога". Сам Медведев квартировал также неподалеку, на Комиссаровской, 26 - и мог явиться по звонку (158-99) в любую минуту. Подлецом он был дисциплинированным. Вовсе не случайно Медведев коллекционировал фотографии мертвого Есенина и другие материалы, связанные с его гибелью. В одном из его альбомов сохранилась телеграмма из Москвы (от 29 декабря 1925 года, оригинал) неизвестного отправителя: "Ленинград, ДН, копия ДС. ТЧ-8. Для перевозки тела Есенина прошу подготовить один крытый товарный вагон осмотренный ел. тяги на предмет годности следования с пассажирским поездом включив указанный вагон в п. № 19 от 29 декабря для следования в Москву. № 82. 92/ДЛ/Д. " Подпись неразборчива. Телеграмму эту еще предстоит Исследовать и прокомментировать, подчеркнем лишь осведомленность "понятого”в такого рода документах. Так же, как преступника тянет к месту преступления, так нелюдей, причастных к убийству или укрывательству убийства поэта, тянуло "по службе и по душе" - к собирательству материалов на эту тему. Медведев складывал жуткие снимки в альбомы, Вольф Эрлих аккуратно подшивал вырезки из многих советских газет и журналов с некрологами и статьями о Есенине (позже коллекция перешла к приятелю Эрлиха, стихотворцу Г Б. Шмерельсону, квартире которого, кстати, одно время сексот ГПУ находил приют).

В 1938-м пробил час возмездия. Было бы справедливо и полезно сохранившееся "дело" П. Н. Медведева опубликовать - в нем могут быть дополнительные детали к биографии легко жившего и наверняка безмятежно спавшего типичного шкурника той эпохи. Поистине прав оказался Есенин, когда писал: "Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем" ("Россияне”).

Заключая раздел о юрких литераторах, опозоривших свои имена лжесвидетельством, добавим несколько штрихов к портретам ленинградских писателей, имевших прямое или косвенное отношение к происшествию в "Англетере" или к его освещению в печати.

Николай Александрович Брыкин (1895-1979) - плодовитый социалистический реалист, дважды арестовывался (1941, 1949) как участник, "антисоветской правоцентристской организации, существовавшей среди литературных работников Ленинграда" Дело это за давностью лет покрыто мраком неизвестности, и судить о нем не беремся. Но известно - Брыкин первым дал в "Новой вечерней газете" (1925, 29 декабря) пошловатую и клеветническую статейку "Конец поэта". "В гостинице, бывшей "Англетер”, - расписывал он, - на трубе центрального провода отопления повесился Сергей Есенин. До того он пытался вскрыть вены. Не хватило силы воли. Когда я увидел его страшного, вытянутого, со стеклянным выражением в одном глазе, я подумал.... " - и прочий вздор. Репортаж явно заказной, нога автора вряд ли ступала в злосчастный 5-й номер, он судит о причине смерти еще до результатов вскрытия тела покойного, а такое можно было напечатать лишь с одобрения драконовской цензуры. В том же номере "Новой вечерней газеты" заметка стихотворицы Сусанны Мар "Сгоревший поэт" - лживая, сусальная, с претензией на социальную оценку произведений Есенина. И вывод: ".... Пьяные слезы. Пьяные миражи.... "Понимаешь, я влюблен", - и заплакал. А через неделю горько плакала покинутая белокурая Анюта".

Вместо комментария процитируем строчку из воспоминаний Вадима Шершеневича о Сусанне Мар: "Она безбожно картавила и была полна намерения стать имажинистской Анной Ахматовой". Поэзия Есенина, его внутренний мир и его трагедия остались чуждыми, увидевшим в неожиданной смерти лишь остренький сюжетец на потребу обывателям.

Ленинградская литературная среда в интересующее нас время представляла, в целом, явление в нравственном отношении болезненное. Иннокентий Оксенов 28 апреля 1924 года записал в своем дневнике: "Страшное, могильное впечатление от Союза писателей. Какие-то выходцы с того света. Никто даже не знает друг друга в лицо. Что-то старчески шамкает Сологуб. Гнило, смрадно, отвратительно". На такой-то кладбищенской почве и взросло преступление XX века. Непосредственно руководили этой варварской операцией начальники Ленинградского ГПУ Мессинг и начальник секретно-оперативной части (СОЧ) ГПУ Райский (или И. Л. Леонов). Доказательств у нас нет, но весь ход кровавого безумства и причастность к нему сексотов-чекистов (Эрлиха и других "товарищей в коже") заставляют так думать. Появилась новая многозначительная деталь: в 1923 году секретарем секретно-оперативной части Ленинградсного ГПУ служил некий М. Никольский, член РКП(б) с 1920 года. Вспомнилось, некий "М. Никольский" 20 сентября 1932 года давал В. И. Эрлиху рекомендацию для вступления кандидатом в члены ВКП(б), причем написал: знает подопечного с 1920 года, то есть когда тот начинал свою тайную карьеру. Это обстоятельство не только еще раз подтверждает близость Эрлиха к секретному ведомству (серьезные исследователи уже не подвергают его сексотство ни малейшему сомнению), но, главное, косвенно, по логике вещей, свидетельствует о задействовании в "деле Есенина" влиятельных чекистских чинов. На ту же мысль наводит появление на англетеровской "сцене" Лазаря Васильевича (Вульфовича) Бермана (1894-1980) - бездарнейшего стихоплета, в 1914-1915 годах секретаря петроградского журнала "Голос жизни", где состоялось его знакомство с Есениным Л. В. Берман, видя огромную популярность Есенина, считал обязательным везде, где можно, напоминать, как он в Голосе жизни" облагодетельствовал молодого поэта. В письме от 18 марта (конца 50-х годов) Берман в ответ на предложение Н. С. Войтинской организовать "есенинскую экспедицию" и по ее результатам выпустить сборник писал: ".... моя заинтересованность в этом вопросе по существу сводится лишь к тому, чтобы в предисловии было упомянуто, что у меня с Сережей была в Петрограде дружба в 15-16 гг. и что я обратил внимание на явление, о котором идет речь. Вот пока и все”.

Некоторые современные деляги от литературы пытаются представить Бермана искусником поэтической формы, новатором-теоретиком в разработке "концепции реализма" и т. п. , что, кроме смеха, ничего не вызывает. Уже в 14 лет "Зоря" определил для себя собственные законы лирики; неисправимый юный рационалист, представляя тогда "гигантские образа", мудрил: "Стихотворения.... передающие оттенки настроений, это птицы с подрезанными крыльями, это облако, которое мгновенно сгоняется с души". Подростку говорить такую нелепость простительно, он еще не читал Аристотеля, Гегеля, Белинского, которые думали о природе поэзии совсем обратное. Но Берман в своих представлениях о художественном слове так и остался навсегда утилитаристом. Сердечно симпатизировавшая ему поэтесса Елизавета Полонская верно назвала его “пустяшным поэтом", увидев в его натуре замедленные реакции. Однако оставим лирику и вернемся к суровой прозе. Лазарь Вульфович всю свою сознательную жизнь пил "из сосцов" ЧК-ГПУ-НКВД. Стишки для него были лишь душевной усладой, средством удовлетворения амбиций и внешним антуражем его тайной черной работы, в которой он (как и В. И. Эрлих) находил свое истинное вдохновение. Наконец-то стало возможным представить его настоящей облик. Справка из тайников Федеральной службы безопасности: "По материалам архивного уголовного дела за 1918 год проходит в качестве арестованного Берман Лазарь Васильевич. Освобожден из-под стражи по Постановлению Председателя ВЧК 29 ноября 1918 года за отсутствием достаточных оснований для предъявления обвинения в шпионаже". Подумать только: сам всемогущий Дзержинский вмешивается в судьбу недавнего выпускника юридического факультета и вовсе не за заслуги перед отечеством, а за склонность последнего подглядывать в замочные скважины. С той-то поры "Зоря" и превратился в профессионального стукача. Эдуарду Хлысталову автору книги "13 уголовных дел Сергея Есенина", удалось приоткрыть одну из темных завес в биографии Бермана. Приведем соответствующий абзац из его исследования: "Собирая материалы о "деле Таганцева, Гумилева и др. ", я обратил внимание, что в эмиграции русские поэты считали гибель Гумилева делом провокатора и даже называли имена подозреваемых в этой провокации. И. Одоевцева вспоминала, что после ареста Гумилева к ней прибежал молодой поэт, состоявший в антисоветской организации, и просил совета, как ему себя вести дальше: толи скрываться, то ли сдаваться. Этот человек, по словам Одоевцевой, поддерживал связь Гумилева со всей организацией. Фамилию его она не помнила, но профессионально запомнила строчки его стихов. Эти строчки принадлежали Лазарю Берману. Надо же: главный экзекутор Яков Агранов, справедливо изумляется Э. Хлысталов, "расширил" круг антисоветчиков, соратников профессора Таганцева до 200 человек, а с головы Бермана даже ни один волосок не упал.

Прошло четыре года со дня расстрела Николая Гумилева; успокоившийся провокатор продолжал свою "культурную политику" - на сей раз его "объектом" стал Есенин. Правда, роль Лазаря Вульфовича была теперь второстепенная и сводилась, главным образом, к созданию легенды о проживании "конфидента" (так он однажды назвал поэта) в "Англетере" К тому времени сексот ГПУ проживал в квартире № 18 по Саперному переулку, д. 14 -да как и с кем проживал! Об этом надо сказать подробнее.

В 1925 году "Зоря", тогда официально сотрудник издательства "Прибой" и заведующий литературной частью "Красного галстука", занимал четыре комнаты общей площадью 76 квадратных метров; имел 26-летнюю прислугу Агафью Ивановну Михайлову - по тому бесприютному времени - советский князь! Правда, в той же квартире занимал комнатку студент Коммунистического университета им. Зиновьева, 23-летний Игнат Игнатьевич Халтурин, но, возможно, он не столько стеснял хозяина, сколько помогал ему.... Неподалеку, в кв. 9, расположился сотрудник желтой "Красной газеты" Петр Ильич Коган-Сторицын, а поближе к Берману, в кв. 12, жил-поживал уполномоченный экономического отдела Гавриил Михелев Губельбанк. Очень удобно: и нужная информация к Анне Яковлевне "и, ответственному секретарю "Красной газеты", попадает вовремя, и ситуация в ' всегда известна (экономический отдел ГПУ ведал гостиницами). В целом домашняя компания Бермана лишний раз убеждает - перед нами ворон высокого полета. Кроме возможности через Г. М. Губельбанка легко узнавать оперативную информацию об обстановке в "Англетере", наш стихотворец-сексот мог ее черпать из уст приятеля, также выпускника юридического факультета ЛГУ делопроизводителя Треста коммунальных домов Бориса Иосифовича Пергамента (в современных справочниках его имя-псевдоним помечается - "М", но сие, так сказать, дело житейское и, увы, привычное). В прошлом Б. И. Пергамент секретарствовал в одном из уездов Смоленской губернии, в 17-м году был начальником канцелярии Красною Креста Царскосельского района; в июле 1922 года объявился в Петрограде, а до того три года служил в Красной Армии на административно-хозяйственных должностях. Пописывал стишки, в 1912 году выступил соавтором Бермана по петербургскому поэтическому сборнику "Пепел". Через руки Пергамента проходила вся гостиничная переписка, и он мог "по-дружески" сообщать необходимые сведения собрату по перу и, кто знает, может, и еще по какой-нибудь сфере. Пергамент был дошлым канцеляристом, его неоднократно приглашали в Губисполком для наведения порядка в запутанных бумажных делах - короче, в его осведомленности о текущей ситуации в "Англетере" можно не сомневаться.

Верим, читатель уже устал от знакомства с Берманом и ждет поворота к трагической есенинской теме. Столь подробное отступление необходимо для того, чтобы опровергнуть его показание о якобы виденном им 27 декабря 1925 года пьяном Есенине в 5-м номере "Англетера". Слух этот передавался из уст в уста, многие современники и даже друзья Есенина ему верили, в наши дни сие свидетельство тоже остается веским аргументом защитников версии самоубийства поэта. Свои воспоминания о "визите” в гостиницу Берман так и не напечатал (отпала необходимость). Нам удалось их разыскать. Восемь страничек машинописного текста (не датированы) с авторской правкой. Пустейшие по содержанию и жалкие по форме, но с потугой на обзор поэзии 20-х годов и с кокетливым самолюбованием собственным поэтическим даром. Учитывая первую публикацию из бермановской фальшивки (она называется “По следам Есенина"), дадим из нее целиком одну интересующую нас страницу.

"В декабре 25-го года я узнал, что Есенин в Ленинграде. Захотелось мне встретиться с ним. От редакции "Ленинских искр", в которой я работал, было недалеко до "Англетера". где, как я узнал, он остановился. Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушенный говор и какое-то движение. Не приходилось особенно удивляться - о чем я не подумал, - что я едва ли застану его одного. Постучав и не получив ответа, я отворил дверь и вошел в комнату. Мне вспоминается она, как несколько скошенный в плане параллелограмм, окно слева, справа - тахта. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно для меня чуждого. Большинство расхаживало по комнате, тут и там образуя отдельные группы и переговариваясь. А на тахте, лицом кверху, лежал хозяин сборища Сережа Есенин в своем прежнем ангельском обличий. Только печатью усталости было отмечено его лицо. Погасшая папироса была зажата в зубах. Он спал.

В огорчении стоял я и глядел на него. Какой-то человек средних лет с начинающейся полнотой, подошел ко мне.

- Вы к Сергею Александровичу? - спросил он и. видя, что я собираюсь уходить, добавил: - Сергей Александрович скоро проснутся,

Не слушая уговоров, я вышел из комнаты. На следующее утро, спешно наладив работу редакции, часу в десятом, я снова направился к Есенину. "В это время я его, наверное, уже застану не спящим", - думал я, быстро сбегая по лестнице. Внизу, навстречу мне, из входных дверей появился мой знакомый, ленинградский поэт Илья Садофьев.

    -Куда спешите, Лазарь Васильевич? - спросил он.
    - К Есенину, - бросил я ему. Садофьев всплеснул руками:
    - Повесился!
    Здесь навсегда обрываются видимые следы нашего поэта".

Процитированный фрагмент "воспоминаний" настолько лжив и глуп, что его даже комментировать неловко. Ограничимся самыми общими замечаниями. "Зоря" не говорит, от кого он узнал о приезде Есенина в Ленинград и его поселении в "Англетере", потому что сослаться было не на кого - да и из конспиративных соображений нецелесообразно. Придуманный им для создания картины буйного похмелья в 5-м номере "длинный стол" - не от большого ума. В комнате, согласно инвентаризационной описи (март 1926 года), к которой мы уже обращались, значатся: "Мв 143. Стол письменный с 5-ю ящиками, под воск. -1. - 40 руб. (Стол этот очень скромный по размерам, известен по фотографиям Моисея Наппельбаума). Овальный стол, ореховый, под воск. - 1. - 8 руб. № 145, Ломберный стол дубового дерева. -1. -12 руб. " Других столов в 5-м номере не находилось. Фарисей лжет. Перестарался он, "пригласив в комнату "множество народа", Вольф Эрлих. Анна Рубинштейн и даже Павел Мансуров были в этом отношении похитрее, называли "гостей" выборочно, с понятной оглядкой. В описании лжемемуариста Бермана его "конфидент" выглядит падшим пьяницей, заснувшим, как извозчик, с папиросой в зубах.

Укажем лишь на деталь, которая выдает пособника убийства со всей его бандитской головой (на известной фотографии в словаре "Русские писатели" его физиономия пугающе-каменна): он-де узнал о происшествии в "Англетере" "часу в десятом". Негодяй даже поленился сверить свои больные фантазии со сведениями других "воспоминателей" и со статьями в газетах. Например, "Правда" (1925 г. , 29 декабря, № 296) писала: " -в 11 часов утра жена проживающего в отеле ближайшего друга Есенина, литератора Георгия Устинова, отправилась в номер покойного.... " Тоже, конечно, вранье, но зато согласованное с "тетей Лизой". Сегодня уже просматриваются многие звенья кольца ГПУ, плотно окружившего Есенина. Одни звенья мы разобрали, о других только упомянули, третьи и последующие остались нам неведомы.

Канул куда-то дворник "Англетера" Василий Павлович Спицин, телефонный вестник беды, вызвавший вечером 27 декабря коменданта В. М. Назарова в гостиницу. Перерыты сотни личных и Других дел Губернского отдела коммунального хозяйства и Треста коммунальных домов, но следы "дяди Васи" пока не обнаружились. Наконец-таки нашлась зацепочка: в доме ГПУ по Комиссаровской, 3 (управдом В. М. Назаров! ) дворничал в 1925 году Александр Матвеевич Спицин, предполагаемый родственник "нашего" (несовпадение отчеств, как уже говорилось, не должно смущать; на примере "тети Лизы" мы убедились, как легко манипулировали конспираторы своими метриками). И хотя архив ФСБ в розыске "дяди Васи" не помог, теперь можно утверждать еще определеннее: В. П. Спицин, живший буквально рядом с 5-м, Есенинским", номером - один из посвященных в тайну убийства поэта. След его, конечно же, рано или поздно отыщется, и недостающее звено восполнится.

Еще одно мелькнувшее имя: Цкирия Ипполит Павлович. Уже говорилось - этого товарища, как "сердобольного" собрата по коммунальной службе, называл комендант "Англетера" В. М. Назаров; его. здравствующая ныне вдова хорошо помнит высокого веселого грузина, большого любителя застолий и женского пола. Информация для размышления: И. П. Цкирия, уроженец Кутаисской губернии, сын состоятельного землевладельца; окончил 8-ю гимназию, участник походов Красной Армии на Кавказе. В сохранившейся анкете о своей военной службе писал сумбурно, противоречиво, что лишь обостряет интерес к его потаенной биографии. В служебном формуляре Цкирии сказано: 1918- 1923 годы - "кочегар", что никак не вяжется с другими документами, в которых он фигурирует как конторский работник и строитель.

Выяснилось: сей "кочегар" заправлял домами, принадлежавшими ГПУ. По предписанию (30 октября 1925 года) заведующего Управлением коммунальными домами Пагавы Цкирия, кроме прочих зданий, стал хозяином дома № 3 по улице Комиссаровской и дома № 8/23 по проспекту Майорова (напомним адрес "Англетера": просп. Майорова, 10/24). Если верить воспоминаниям здравствующей вдовы В. М. Назарова, Цкирия вместе с ним, комендантом гостиницы, "снимал с петли” Есенина. Нас, впрочем, больше интересует, почему Цкирия оказался в час злодейской акции в "Англетере"? Случайность? Нет, закономерность. В сохранившейся домовой книге (просп. Майорова, 8/23) указана только булочная и ее владельцы, а про все остальные помещения - молчок. Предположить, что таинственный оcобняк - сосед "Англетера" - являлся тюрьмой и следственным изолятором, вполне логично: тогда мы получаем ответ на вопрос: почему сотрудники Активно-Секретного Отделения УГРО и одновременно ГПУ Дмитрий Михайлович Тейтель, Михаил Филиппович Залкин и другие, имея постоянные домашние квартиры, селились в "Англетере". Товарищи эти здесь отдыхали от допросов в соседнем доме, куда добраться было делом нескольких минут, через подвальный лабиринт. Мы интересовались соседним с нынешней "Асторией" зданием, принадлежащим госучреждению. Нам рассказали, как один из его начальников имеет обыкновение мистически исчезать, хотя его часами сторожат посетители у выхода. Никакой мистики: человек пользуется старыми чекистскими потайными ходами. Теперь уже несложно объяснить, почему Цкирия очутился в 5-м, "есенинском” номере. Как домоуправ он исполнял свой прямой служебный долг, "транспортируя” тело поэта к предполагаемому месту "самоубийства". Мы уже рассказывали, как неожиданно печально сложилась судьба коменданта "Англетера" В. М. Назарова после декабрьского события. Судьба И. П. Цкирии выглядит счастливой: с 1 января 1926 года он возглавлял все коммунальные дома Центрального района Ленинграда. С тех пор карьера Ипполита Павловича, кажется, не давала осечек; он вскоре оставил семью и женился на сотруднице ГПУ, почил своей смертью. Уже не раз на наших страницах появлялась фамилия неуловимого Петрова, которую хорошо запомнила вдова коменданта "Англетера" и к которому Назаров, по его же словам, ходил 27 декабря 1925 года "консультироваться", как к "члену партии". Забегая вперед, скажем: это он, по нашему убеждению, был главным организатором кровавого фарса в 5-м номере гостиницы, это по его приказу бегали и постоянно лгали в Ленинграде сексоты типа Эрлиха и Медведева, это по его указанию суетились с дезинформацией газеты, подобные "Красной", это по его сигналу замерло в бездействии 2-е отделение милиции.... Наконец-таки Петров нашелся. Разыскать его оказалось неимоверно тяжело. Тысячи Петровых мелькают в старых бумажных потоках - этот товарищ знал, какой надо выбрать себе псевдоним. Представим невидимку таким, каким он хотел выглядеть "на людях" (по архивным данным ФСБ, финансово-контрольных органов, цензуры и другим документальным источникам), Петров Павел Петрович, 1895 г. рождения, в 1922-1923 годах заместитель заведующего административно-инструкторским подотделом петроградской губернской цензуры (Петрооблита). Должность эта находилась в системе Политконтроля ГПУ (начальник Новик). Карательнуюсвоюслужбу Петров исполнял неукоснительно. Для подтверждения приведем строки из одной недавно рассекреченной бумаги:

    “Секретно Начальнику Политконтроля ГО ГПУ

По имеющимся в Петрообпите сведениям, коллективом РКП(б) типографии "Красный агитатор” издается стенная газета без визы Обплита, что совершенно недопустимо и на что Попитконтропю надлежит спешно обратить внимание, приняв соответствующее меры.

    Зав. Обплитом Херченко
    Зам, зав. адм. -инстр. п/отд. Петров
    Секретарь Борисов”

Надеемся, после знакомства с этим документом у охотников сваливать "дело Есенина” на бесцеремонных газетчиков окончательно пропадет желание защищать эту никчемную идейку: око цензуры видело все и, не моргнув, могло прихлопнуть любую нежелательную статейку. Не без участия "нашего" Петрова в 1923 году была конфискована книга Ф. Ю. Левинсона-Лессинга "Математическая кристаллография, привлечена к ответственности за ослушание 3-я государственная типография. Даже либретто оперы Кальмана не разрешалось к публикации. Особенно нещадно цензурный хлыст стегал русскую литературу. Например, тогда же была запрещена книга Георгия Чулкова "Федор Иванович Тютчев”. -"за рассуждение в духе идеалистической философии и возвеличение Тютчева, как мистика и националиста". С 1923-го по 1930 год, согласно домовым книгам, Петров жил в доме № 7/15 по улице Комиссаровской. В 1923-м домоуправ записал: "Квартира № 12. Служит в ГПУ", затем зачеркнул и уточнил: "Политконтроль ГПУ, удостоверение № 40116". а это, что в лоб. что по лбу. Указан служебный адрес постояльца: Комиссаровская, 4. В домовой книге, составлявшейся в апреле 1924 года, он прямо именуется сотрудником ГПУ, в октябре того же года или несколько раньше Петров, очевидно, перешел на оперативную секретную работу "под крышей" ("артист Севзапкино”). В 1925-м артист-чекист "вырос" до режиссера Севзапкино - с таким титулом он проходит в списках вплоть до 1930 года. Имя этого "деятеля искусства" встречается в недавно рассекреченном соответствующем фонде ЦГАЛИ (Санкт-Петербург). Согласно выписке из доклада (1926 год) ответственного руководителя кинофабрики, зам. директора тов. Любинского - "можно сократить немедленно, без ущерба для дела" 25 человек; восьмым по списку стоит "Петров-Бытов П. П. , режиссер". Кстати, у него был самый высокий тарифный разряд - 17-й - с рядом привилегий.

Фильмы Петрова нам неизвестны, но по некоторым протоколам собраний "коллектива" ГПУ известен его цензурно-идеологический раж. Он часто менял профсоюзные книжки. К примеру, в 1928-м числился членом профсоюза работников искусства (Рабис) по удостоверению №24476. В 1929-м - № 38598. Бланки подлинных книжек этого и других цеховых профсоюзов, расчетные книжки, оттиски печатей и другие документы ГПУ всегда имело в достатке и легко делало "артистов" и "режиссеров". Приведем лишь два доказательства из многих имеющихся.

    1/Х-1924 СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО В Севзапкино

Ленинградский Губотдеп Госпопитупраепения просит выдать предъявителю сего 10 штук (десять) чистых бланков за подписями и печатью для секретно-оперативных работ под-ответственность начальника ЛГО 0/777.

    Начальник Ленинерадскоео Губотдепа ОГПУ И. Леонов

"Засветившийся" И. Л. Леонов был, как уже говорилось, правой рукой главы местных чекистов. Его основная обязанность в 1925 году - начальник секретно-оперативной группы (СОЧ) ГПУ. Иногда Леонова замещал Райский. Фамилии Петрова и "понятого" П. Н. Медведева не случайно фигурируют рядом. "Артист-режиссер" и "педагог” могли часто встречаться на ул. Комиссаровской, 7/1, где располагались Политконтроль ГПУ и чекистская школа. Прослеживается и связь Петрова с Вольфом Эрлихом. Последний в одном из своих стишков упоминает друга школьных лет Перкина, который, в свою очередь, знался с "режиссером". Дело в том, что в 1923-1924 годах Петров, очевидно с конспиративными целями, снимал квартиру (№ 7, позже № 12) в доме № 12 по улице Верейской. Так вот, в 7-й жил и Борис Яковлевич Перкин, студент-политехник, с женой Марией Яковлевной, учившейся в ЛГУ. Внешне все выглядит пристойно: наборщик типографии РККА Петров (удостоверение № 3223-82) мирно обитает с супругой Марией Васильевной Капустиной, но его выдает подпись-автограф, хорошо нам знакомый по вычурной завитушности; его дражайшая "половина", Петрова Зоя Константиновна, расписавшись другой фамилией, не могла изменить начертания букв, также легко узнаваемых по известным ее каракулям. Думаем, Б. Я. Перкин исполнял при Петрове обязанности связного и, когда возникала необходимость, информировал Эрлиха. Однажды, 3 февраля 1925 года, в протоколе приема новых членов профсоюза Совработников (председатель П. Н. Медведев) рядом с именем "киношника” возникло имя Г. Ф. Устинова, что лишь усиливает уверенность в причастности Петрова к "делу Есенине". О многом можно догадываться по квартирным соседям Петрова. Прежде всего, это секретарь Гублита А. М. Карпов, имевший в 1924 году удостоверение ГПУ; он держал в своих руках все ленинградские цензурные нити и, не ошибемся, дирижировал газетной пачкотней на замученного Есенина. В одной квартире с Петровым отдыхала от службы в 3-м полку войск ГПУ переписчица Нина Александровна Ширяева-Крамер. Мы уже говорили, - в этот полк наведывался Петров со своими агиттирадами. Чужую почтовую переписку цедила для лжережиссера его соседка по комнате в той же 8-й квартире, Минна Семеновна Бомбей, служившая на Главпочтамте, позже не раз менявшая свои удостоверения. Рядышком с нашим героем, в квартире № 10, как уже отмечалось, восстанавливал свои коммунистические потенции преподаватель университета им Зиновьева Рейнгольд Иванович Изак, активно упрятывавший милиционера Николая Горбова в тюрьму.

29 декабря 1925 года ленинградская вечерняя "Красная газета" напечатала ставшие печально известными строки:

    До свиданья, друг мой, до свиданья.
    Милый мой, ты у меня в груди.
    Обещает встречу впереди.

Под стихотворением имя Сергея Есенина и дата "27 декабря". В дискуссиях "Убийство или самоубийство? " это послание играет важнейшую роль, приводя в смущение сторонников версии преступления” В большинстве своем авторы разоблачительных статей автографа (? ) этой последней есенинской "песни" не видели, так как его до сих пор строжайше охраняют, и открывался он глазам исследователей (оставивших свои подписи) за 70 лет (1927-1994) не более 15 раз. Историю появления "До свиданья.... ” поведали Вольф Эрлих и Георгий Устинов. История этого такова: ранним утром 27 декабря поэт передал первому из названных приятелей рукописный листок, попросив не спешить знакомиться с "подарком”. "Стихотворение вместе с Устиновым мы прочли только на следующий день, утверждал Эрлих. - В суматохе и сутолоке я забыл о нем". Последняя оговорка многих не только смутила, но и возмутила. Устинов в "Красной газете" (1925, 29 декабря) сделал жест в сторону: "...товарищ этот просил стих не опубликовывать, потому что так хотел Есенин, пока он жив.... " Других свидетелей рождения предсмертной элегии мы не знаем, а верить этим двум, как уже было доказано, нельзя. Так думали наиболее внимательные и чуткие современники. Художник Василий Семенович Сварог (1883-1946), рисовавший мертвого поэта, не сомневался в злодеянии и финал его представлял так (в устной передаче журналиста И. С. Хейсина); "Вешали второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить для версии о самоубийстве.... Он же и положил на стол, на видное место, это стихотворение - "До свиданья, друг мой, до свиданья.... " Очень странное стихотворение.... ". Пожалуй, профессионально наблюдательный Сварог во всем прав, за исключением соображения о демонстрации Эрлихом "убийственного" послания. В этом просто не было необходимости "подлинника" никто из посторонних тогда не видел. Более того, мы склонны считать, что его не видел в глаза даже сам "Вова" - ему, мелкой гэпэушной сошке, отводилась роль механического рупора версии преступников. В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали всяк на свой лад. В "Последних новостях" (Париж, 1925, 30 декабря) в информации ТАСС от 29 декабря говорилось: "На столе найдено начатое стихотворение, написанное кровью". Тассовец, конечно же с чьих-то слов, определил -степень завершенности послания и, не видя его, дал ему "кровавую” характеристику. О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: "Поэту было только 22 года" Заметьте, - так же, как назойливо лжесвидетели "поселяли" Есенина в "Англетере", с такой же настырностью желтые писаки сообщали о "До свиданья.... " Причем сообщали по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная “Новая вечерняя газета" 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийцы и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: "На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью "Нужные бумаги". В ней была старая переписка пота". Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.

Очевидно, более всего читателя повергала в недоумение наша гипотеза о "забывчивом" Эрлихе, в глаза не видевшем адресованного ему послания. Ничего дерзкого в таком предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено "Вове"? От него самого. Но даже малейшего доверия он не заслуживает. Во-вторых, "До свиданья.... " в виденной нами рукописи не датировано. В-третьих, обратите внимание, Эрлих о нем поначалу нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности "милого друга" от кем-то наспех сочиненного восьмистишья. Эрлих отличался крайним тщеславием, и непонятно его равнодушие к строкам, удержавшим этого типа на плаву известности.

Настаиваем: Эрлих "До свиданья.... " увидел впервые уже напечатанным в "Красной газете". Элементарная логика подсказывает: он "забыл" его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего. Согласитесь, если бы послание существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта. Однако все это догадки. Обратимся к фактам, которые лишь подтверждают нашу версию. Сравнительно недавно удалось точно установить: рукописный экземпляр "До свиданья.... " принес в Пушкинский Дом (ПД) 2 февраля 1930 года зав. редакцией и отдела рецензий журнала "Звезда" Георгий Ефимович Горбачев (1897-1942). Есть основательное подозрение, что оформлял прием "автографа" новоиспеченный сотрудник ПД, он же работник ГПУ М. , - мы о нем расскажем. В учетных данных рукописного отдела ИРЛИ содержалась пометка о передаче того листка через Горбачева "от В. И. Эрлиха". Можно подумать, - первый исполнял поручение второго, весьма занятого мемуарами о "Сереже" или очередным сексотским заданием. Вот так Эрлих! Есенин посвятил ему последнюю исповедь своей души (допустим такое), тем самым обессмертив его, а "Вова" не нашел времени доехать от своего жилья (ул. Литераторов, д. 19, кв. 3) до Пушкинского Дома на набережной Макарова. Г. Е. Горбачев был слишком большой комиссарской персоной, чтобы находиться у Эрлиха на побегушках. Фраза из анналов Пушкинского Дома - "от В. И. Эрлиха" - лишь вынужденная дань легенде, по которой "Вове" назначалась роль адресата "есенинского” послания. Так как наше расследование приняло неожиданный оборот, расскажем о Горбачеве подробнее. Непосредственно по приказу Троцкого Горбачев вместе с другими "кожаными куртками" организовывал в 1921-м кровавое подавление Кронштадтского восстания. Энергичный, нахрапистый, он успевал всюду: на партийной работе (одно время был секретарем Василеостровского райкома партии), в лекционной пропаганде, на марксистских педагогических курсах и т. п. Как он учился в Петроградском университете (окончил его в 1922 году), можно легко догадаться, - как и все революционеры-недоучки. В 25 лет он уже преподавал в "университете им. Зиновьева", в политической академии им. Толмачева и других вузах. Имел двух сыновей и дочь. Кумиром Горбачева являлся Троцкий, его ближайшее окружение - леворадикальное еврейство с конспиративно-заговорщическим уклоном. Когда после XIV съезда РКП(б) поджигатели мировой революции получили крепкого пинка, Горбачев пристроился в Ленинградское отделение Госиздата под начало директора Ильи Ионова, собиравшего вокруг себя остатки ленинско-троцкистской гвардии. С сентября 1925 года Горбачев работает в редакции журнала "Звезда", где занимает ведущее положение, сохраняя старые партийно - гэпэушные связи. Его слова боялись. По воспоминаниям критика Иннокентия Оксенова, Горбачев не возражал против публикации в газетах честных статей о смерти Есенина, но всемогущий Лелввич -Калмансон из Москвы одернул ленинградских литераторов. Думаем, эту "утку” пустил сам Горбачев, с помощью своих дружков из Политконтроля ГПУ наложивший вето на малейшую правду о трагедии в "Англетере".

С 1927-го по 1932 год он бился за свой партийный билет…Горбачев не примирился с исключением из партии, но вынужден был приоткрыть завесу своей потаенной деятельности. 18 февраля 1928 года покаялся, назвал троцкистов-сообщников: Куклина, Нотмана, Н. и С. Отрожденовых, Лукаса и др. Признался: "Передавал Нотману полученные оппозиционные документы (позже заявления в ЦК за подписью Троцкого и Зиновьева и др. ). Был раза два или три на квартире Зиновьева на 11-й роте, однажды давал адрес, и пароль для прохода туда оппозиционерам из ЛГУ". Признаниям Горбачева поверили, в 1929-м он вновь стал коммунистом, в 1931-м “погорел” опять, однако еще через год все-таки получил красную книжечку. Сегодня предателя России в июле 1917-го, душителя восставших кронштадтских матросов в 1921-м, вдохновителя расстрелов в 1920-х. пропагандиста террора в литературе наши новые гуманисты возводят герои. Не лучше ли им заглянуть в архивные святцы? Они, как нам известно, доныне хранятся в ФCБ (Москва), в них наверняка не только о "генеральной линии партии" говорится, но и кое о чем посущественней из темной биографии Г. Е. Горбачева, автора вульгарнейших "Очерков современной русской литературы (1925). Итак, рукопись "До свиданья.... " появилась на свет из рук человека, близкие единомышленники которого (А. Я. Рубинштейн, сотрудники ГПУ), несомненно, причастны к злодеянию в "Англетере". Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться а каждую букву тревожного послания. Для сравнения почерка руки автора "До свиданья.... " мы положили рядом подлинный автограф Есенина "Гори, звезда моя, не падай.... "

    Я знаю, знаю.
    Скоро, скоро.
    Ни по моей, ни чьей вине
    Под низким траурным забором
    Лежать придется также мне.

Известно, каллиграфию поэта атестовывал Д. М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке “Почерк и личность" (М. 1929): "Предсмертное письмо Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, - писал явно близкий к Лубянке спец, -что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания". Даже беглого, внешнего взгляда на "До свиданья.... " достаточно, чтобы не поверить Зуеву-Инсарову. Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под официальную схему "есенинщины" и договаривается, например, до такого вывода о "подопытном": "Сердечности в натуре мало" Комментарии излишни. Более интересна указанная книжечка одним примечанием. Вот оно: "Исследование почерка Есенина сделано мною за насколько дней до его трагического конца, по просьбе ответственного редактора издательства "Современная Россия", поэта Н. Савкина". Николай Петрович Савкин - фигура любопытная, но, конечно, он интересует нас не как жалкий стихотворец и редактор вычурной имажинистской “Гостиницы для путешествующих в прекрасном", а как человек, часто мельтешивший вокруг Есенина. В ноябре 1925-го он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде и, видно, тогда-то и обеспечил ГПУ образцами есенинского почерка. Известно: поездка та была нервная, спешная, об истинной цели ее можно только догадываться; прятавшийся от суда Есенин явно что-то затевал. Люди же с Комиссаровской улицы в Ленинграде не дремали.... Возможно, "имажинист" сыграл здесь отведенную ему тайную роль, тем более Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: "Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они не делали. Мышиными зубами горы не подточишь" В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать.

Почерковедческую экспертизу "До свиданья.... " проводила (1992) криминалист Ю. Н. Потбко (почему-то она не оставила в сопроводительном листке к "есенинскому" автографу своей подписи). Вот ее заключение, перекликающееся с "заключением" Зуева-Инсарова: "Этот текст исполнен Есениным Сергеем Александровичем под влиянием необычных внутренних и внешних факторов, "сбивающих" привычный процесс письма и носящих временный характер. В числе таких факторов наиболее вероятными являются необычное психофизическое состояние С. Есенина (волнение, алкогольное опьянение и др. ) и использование им пишущего прибора и красителя, обладающего плохими расписывающими свойствами",

Принципиальный вопрос: кровью написано "До свиданья.... ” или нет? Кандидат медицинских наук Т. В. Стегнова, как засвидетельствовал 15 июня 1992 года (№ 2028) начальник Экспортно-криминалистического Центра (ЭКЦ) МВД России, доктор химических наук И. П. Карлик, утверждает: - “Кровью”. Чьей? Ответа нет. И почему Т. В. Стегнова проводила экспертизу одна? Миллионов людей волнует более чем загадочная смерть русского поэта. Требуется объективное и независимое научное исследование "До свиданья.... ”, а столь ответственное дело поручают неизвестно кем назначенной "единице".... И разве нельзя было определить группу крови и другие специальные показатели (например, резус-фактор) "автографа" и сравнить их с признаками крови Есенина (он не раз лежал в больницах Москвы и некоторых клиниках Европы и установить идентичность или разнохарактерность соответствующих данных вполне возможно). Впрочем, в застенках ГПУ крови всегда хватало....

    Глава II

Страницы: 1, 2, 3