Французские просветители - (курсовая)

p>В "Философском словаре" он писал о том, что французская нация, "пресытившись стизами, комедиями, трагедиями, романами, моральными рассуждениями и богословскими спорами о благодати и судорогах, принялась, наконец, рассуждать о хлебе".

Вольтер одним из первых открыл поход на эстетику классицистов. Он начал с основ, а именно опроверг теорию классицистов о вечности идеала прекрасного. "Обычаи, язык, вкусы народов, даже если они живут в самом близком соседстве, всегда различны между собою. Да что я говорю? Один и тот же народ становится неузнаваемым через три-четыре столетия. В искусствах, всецело зависящих от воображения, происходит столько же революций, сколь и в государствах: они изменяются на тысячу ладов, в то время как люди стараются придать им неподвижность" ("Опыт об эпической поэзии").

Выступая против основ классицистской эстетики, Вольтер был полон самых воссторженных чувств по отношению к Корнелю и Расину. "Эти два человека учили нацию мыслить, чувствовать и выражать свои душевные переживания". Он ценил выскоий гражданский пафос драматургии Корнеля, благородные чувства и сильные характеры его трагедий. "Корнель - древнейший римлянин среди французсов - создал школу величия души". И эти здоровые черты французсского классицизма поря его расцвета Вольтер воспринял и развил в свете просветительских идей. Вместе с тем он нисколько не преувеличивал достоинств французсской классицистической трагедии. "У французсов трагедия - это обычноряд разговоров на протяжении пяти актов, связанных любовной интригой". Он требовал от драматургии правдивости и действия: "Изображаемые в трагедии люди должны говорить так, как люди говорят в действительности, а поэтический язык, возвышая душу, пленяя слух, ни в коем случае не должен приводить к ущербу естественность и правдивость.... Трагедия старого классического стиля вызывала ощущение прекрасного, но не потрясала".

Естественно, что Вольтера привелекала к себе драматургия Шекспира, ибо в ней отражалась сама жизнь во всех ее суровых и действительных положениях, в напряженных конфликтах.

"Мне вспоминается, - писал он, - одна сцена из некогда виденной мною в Лондоне пьесы, почти совсем неправильной по своему построению, почти во всех отношениях дикой. Сцена происходила между Бртом и Кассием. Они ссорились, и, я готов это признать, - довольно непристойно; они говорили друг другу такие вещи, которых у нас порядочным и хорошо воспитанным людям выслушивать не приходится. Но все это было так полно естественности, правды и силы, что очень меня растрогало. Никогда не тронут нас так те холодные политические диспуты, которыми наш театр некогда приводил зрителей в восторг".

французские романтики, ниспровергавшие авторитет Корнеля и Расина в XIX в. , как известно противопоставляли им авторитет Шекспира. Ранее их Шекспира пропагандировал Лессинг, а вслед за ним Гете и Шиллер в Гремании. Однако первым человеком, открывшим Шекспира для континентальной Европы, был Вольтер. Вольтер, познакомившись с театром Шекспира еще в Англии, стал большим почитателем его таланта и неутомимым пропагандистом его во Франции. Он переводил отдельные сцены из пьес Шекспира, подражал ему, заимствуя сюжеты или используя драматургические конфликты шекспировских пьес (сюжет "Гамлета" использвал в польтеровской трагедии "Семирамида", сюжет "Юлия Цезаря" в трагедии "Смерть Цезаря". Драматургический конфликт "Отелло" положен в основу трагедии "Заира" и т. д. ).

К 70-м г. XVIII столетия во Франции были напечатаны пьесы Шекспира в переводах Летурнера. Увлечение английским драматургом стало повсеместным. В Германии драма "Гец фон Берлихинген" Гете (1775) была построена по принципам театра Шекспира. Она породила сотни подражательных пьес романтического характера, так называемых "рыцарских драм"из эпохи средневековья.

Вольтер был воспитан на традициях классического театра, с детства привык к изысканной вежливости и галантности, крайности которой были осмеяны Мольером еще в XVII столетии. Просторечие Шекспира отталкивало многих так называемых "благовоспитанных" аристократов XVIII столетия.

Сила предрассудка была настолько велика, что в XIX в. артистка театра "Комедии Франсез" Марс отказалась исполнять роль Дездемоны в трагедии Шекспира "Отелло" только потому, что надо было произносить казавшееся грубым тогда слово "платок".

Именно этой привычной, "тиранической силой быта", как выражался Вольтер, можно объяснить выпады против "грубостей" пьес Шекспира.

"Шекспир был великим гением, но он жил в грубом веке; в пьесах его обнаруживается грубость этого века", - писал Вольтер в "Философском ловаре". Вольтер опасался за французский театр. Он боялся, что, отвергнув статичность классической драматургии, молодые авторы, не поняв правильно Шекспира, наполнят свои пьесы "хаотическим собранием чудовищных приключений". Поэтому, видя все большее распространение шекспировской драматургии во Франции и растущее влияние ее на молодых авторов, он обратился в Академии с письмом, предупреждая об этой опасности. Вольтер волнуется и негодует, с обычной для него страстностью он пытается восстановить попираемые авторитеты Корнеля и Расина. Он преувеличивает опасность, видит уже Францию "В состоянии варварства", "падшую в безну нечистот", "в национальное безумие". И во всем этом виноваты Шекспир, Пьер Летурнер, его переводчик, и он, "старый безумец" Вольтер, который приохотил французсов к чтению Шекспира. "Мой дорогой философ, - обращается Вольтер к д'Аламберу, - нужно показать нации отвращение и ужас трясины, в которую она попала, сохранить нашу честь, если еще она у нас есть".

Несмотря на эту несколько комическую сторону войны против Шекспира, он горячо протестовал, когда пытались его представить противником английского драматурга. В 1766 г. он писал Горасу Уолполу: "Вы почти внушили вашей нации, что я презираю Шекспира. Я же явился первым, кто познакомил французсов с Шекспиром и перевел из него ряд отрывков вот уже сорок лет тому назад". В своей драматургии Вольтер стремился осуществить своеобразное сочетание полжительных сторон шекспировской и классицистической драматургии. В частности, он в известной степени допускал смешение трагического и комического, которое так характерно для Шекспира.

Разбирая свою комедию "Блудный сын", Вольтер писал: "Мы видим в ней смешение серьезного и шутки, комического и трагического, так же пестра и человеческая жизнь; нередко одно и то же происшествие влечет за собой все эти контрасты". Это новшество для французсского театра XVIII века Вольтер вводит еще робко и то лишь в комедиях. Шутки могильщиков в трагедии "Гамлет" Шекспира он решительно осуждал.

Мастерство Вольтера значитеьлно пострадало от постоянных уступок устарелым взглядам и вкусам своих современников. Справедливо негодовал по этому поводуЖан-Жак Руссо: "Знаменитый Аруэ, скажи нам, сколькими мужественными и великими красотами ты пожертвовал ради нашей лживой изысканности? И скольких великий созданий стоило тебе стремление угодить мелочному духу времени? " Поэтическое наследие Вольтера разнообразно по жанрам, он писаел эпические, философские и героико-комические поэмы, политические и философские оды, сатиры, эпиграммы, стихотворные новеллы и лирические стихи и везде оставался борцом и просветителем. Герцен отзывался о его поэзии: ".... ни одной строки нет, которая бы не была припитана его мыслью, все равно: панегирик ли это датскому королю или комплимент m-me du Шатле, - везде одно и то же".

В интимной лирике, где звучат чувство любви, раздумье, печаль или сомнение, Вольтер всюду мыслитель, просветитель, славящий разум. Стансы стареющего Вольтера "Ты мне велишь пылать душою.... " были переведены Пушкиным. Пушкин перевел и знаменитый мадригал Вольтера, посвященный пренцессе Ульрике прусской ("Недавно обольщен прелестным сновиденьем.... ").

Гениальные строки русского поэта были потом положены на музыку Римским-Корсаковым.

Вольтер является автором эпической поэмы "Генриада". Создавая это единственное в своем роде произведение, он ставил перед собой две задачи: дать Франции достойный ее национальный эпос, как сделали это Вергилий, Тассо, Камоэнс, подражавшие Гомеру, и вместе с тем прославить разум, поразить фанатизм, воспеть идеального государя, установившего в стране веротерпимость, потушившего религиозные войны, короля-страдальца, погибшего от руки фанатика. Встав на путь подражания образцам, Вольтер сохраняет атрибуты древней эпической поэзии, но под пером мыслителя нового времени они теряют живую непосредственность и приобретают рационалистическую сухость и надуманность. Вместо богов Одимпа действуют аллегорические фигуры Раздора, демона Фанатизма, тень святого Людовика и т. п. Подобно Данте, Генрих IV совершает путешествие в ад, где томятся тираны, на небеса, в храм судеб и пр. Сказочный элемент в поэмах Гомера подкупает читателя детски наивной верой древнего певца в изображенные им мифологические образы, и поэтому они нисколько не теряют своей художественной правды. Не то у философа-просветителя, отвергшего глупые россказни монахов о чудесах и провидении. Аллегорический элемент в данном случае кажется неестественным. Сам Вольтер в какой-то мере доходил до понимания этого. "Я не мог призвать себе на помощь фантазию, как это часто делают Ариосто и Тассо. Строгость и мудрость нашего века не позволили этого. Кто пытался бы среди нас злоупотреблять их примером, смешивая старые басни с серьезными и интересными истинами, тот создал бы только урода". И однако, он подчинился старым эстетическим нормам. Прогресс искусства не всегда идет параллельно с прогрессом всей материальной культуры общества. У него свои законы развития, и эпос Гомера, великолепный и эстетически неотразимый в древности, не мог быть повторен на том же художественном уровне в новые времена. На это справедливо указал К. Маркс: "Так как в механике и т. д. мы ушли дальше древних, то почему бы нам не создать и свой эпос? И вот взамен "Илиады" является "Генриада". Просветительской теме разоблачения и осмеяния предрассудков и религиозного кликушества посвящена знаменитая героикокомическая поэма Вольтера "Орлеанская девственница", пародия на поэму официального поэ-та Франции XVIII столетия Жана Шаплена "Девственница, или Освобожденная Франция" (1656).

В памяти французсского народа крестьянская девушка Жанна д'Арк, героически погибшая в Руане в 1431 г. , оставалась всегда национальной гордостью, образцом бескорыстного и самоотверженного служения родине.

Вольтер сам с глубокой симпатией относился к исторической Жанне д'Арк.

В своей "Генриаде" он называет ее "храброй амазонкой", "позором англичан". В сочинении "Опыт о нравах" он пишет о ней как о "мужественной девушке, которую инквизиторы и ученые в своей трусливой жестокости возвели на костер". Вольтер, негодуя на лицемерие попов, которые сначала возвели героическую девушку на костер, а потом объявили ее святой, излил свою ненависть к изуверству церкви в потрясающей по своему сарказму поэме.

Сатирически изобразив средневековую, феодально-монашескую Францию, Вольтер вместе с тем обличал мерзости современной ему правящей клики. В образцах ничтожного Карла VII и его любовницы Агнесы Сорель современники Вольтера легко узнавали Людовика XV и маркизу Помпадур.

Некоторые современники Вольтера говорили, что поэт. осмеяв Жанну д'Арк, обошелся с ней олее жестоко, чем эпископ города Бове, который сжег ее на костре. Вольтер, конечно, смеялся жестоко: он показал Жанну обольщаемую, показал ее в самых двусмысленных и неприличных сценах. Но смеялся он не над девушкой из народа, которая, искренне веря в свою патриотическую миссию, ниспосланную ей "от бога", повела французсов на бой с врагом и бесстрашно взошла на костер, оставив истории свое благородное имя и свой человеческий прекрасный облик. Он смеялся над тем, что сделали из ее имени церковные проповедники, объявившие ее "святой", после того как сожгли на костре. В XVII в. Шаплен, как было уже сказано, воспел подвиги "господней избранницы". Величивая фальш, официальная тенденциозность, тошнотворная предвзятость этого сочинения наводили тоску на тех, кто оплатил, и довольно щедро, усердия поэта. Религиозное ханжество всегда бесило Вольтера, а здесь он, кроме всего прочего, усмотрел спекуляцию на имени народной героини. И в ответ постному Шаплену, смеясь над сусальной легендой о небесном избранничестве, удостоенном якобы за непорочность девичества Жанны, насмехаясь над священниками, монахами, епископами, со всеми их святыми, он создал дерзкую, озорную поэму, сдобренную веселым шутовством и рискованными сценами.

Строгие люди говорили, что скабрезности, какими полна поэма, могут причинить непоправимый ущерб морали. Веселые люди им отвечали, что шутки никогда не приносят жла, что серьезные идеи могут жить не только в жестких рамках силлогизма, но в радостно-игривом каламбуре, в смеющемся стихе, в остроте, намеке и нескромной сценке интимного свойства.

Шутливая поэма Вольтера ничуть не поколебала авторитета народной героини Франции, не прицинила ущерба морали, но она поколебила авторитет церкви, нанесла ощутимый ущерб догматическому мышлению.

французские аристократы любили тешить себя вольными картинами эротического свойства. Утонченный и галантный эротизм искусства был в моде. Просветители, осуждая вкусы вельмож, тем не менее поддавались иногда всеобщему увлечению. Поэма Вольтера влилась в тот же поток, да и задумана она была уже на ужине у величайшего нескромника и вертопраха герцога де Ришелье, с которым Вольтер учился в колледже.

Вольтера нельзя заподозрить в непатриотичности. Он горячо сочувствовал бедам Франции эпохи Столетней войны, страданиям народа. Среди шуток, насмешек и дурачеств поэмы он нет-нет да и попридержит свою буйную фантазию, чтобы горестно и по-серьезному сказать о бедствиях войны:

    Дочь смерти, беспощадная война,
    Разбой, который мы зовет геройством,
    Благодаря твоим ужастным свойства
    Земля в слезах, в крови, разорена.

Характеры героев плоэмы различны: Карл VII слабоволен и сластолюбив, как правитель весьма жалок, Агнеса, его любовница, наивна, хоть и не без лукавства, Жанна по-крестьянски грубовата т беспредельно наивна. Она смугла, крепко сложена: во рту у нее все тридцать два белоснежных зуба и "улыбка до ушей". Попы, монахи, инквизиторы, "святые"воины-разбойники очерчены резко сатирическим пером. Песнь VII (история злоключений Доротеи) гонит совсем улыбку с лица читателя: здесь уже не до комихма, история мрачно-трагедийная. Дружба, возникшая между французом Ла Тримуйлем и англичанином д'Аронделем, символизирует в поэме бессмысленность вражды между народами. Война! война! Не от королей ли она? "Счастливцы, чей удел - спокойный труд". Словом, для умов, склонных к размышлениям над большими проблемами социальной жизни, найдется и в этой дураческой поэме немало пищи.

В предисловии к поэме Вольтер указал на поэтическую трагедию, которой он сделовал. Тут и героическая поэма "Война мышей и лягушек", которую древние греки приписывали Гомеру и романы римских авторов Петрония и Апулея, и шутливые рыцарские поэмы итальянцев Пульчи, Боярдо, Ариосто, и сочинения соотечественников Вольтера - Рабле и Лафонтена.

Конечно, все эти авторитеты названы лишь для того, чобы оправдать традицией те вольности, которые автор "Девственницы" позволяет себе: "В нашей "Девственнице" найдется гораздо меньше жерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде". Произведение Вольтера лишь частично пародия на героическую эпопею, в большей своей части оно скорееприближается к шутливой рыцарской поэме Возрождения, прежде всего к Ариосто. Вольтеру созвучен изящный эротизм автора "Неистового Роланда" и его поэтическая картинность. "Орлеанская девственница" была, пожалуй, самым дерзким антицерковным произведением Вольтера. В Сирее стараниями маркизы дю Шатле поэма была надежно и надолго укрыта от глаз непосвященных. Только через 32 года Вольтер осмелился ее напечатать. Однако поэму читали его немногие друзья. Читали и, конечно, переписывали для себя. Один из списков попал в руки авантюристов. В 1755 г. кто-то из недоброжелателей Вольтера опубликовал поэму во Франкфурте-на Майне. Вольтер немедленно отказался от авторства. К тому же в тексте было много искажений и скабрезности дурного тона. Издатели явно хотели нажиться на запрещенном товаре, а заодно и погубить автора. Через год поэма была напечатана еще раз. Издатели приложили к поэме собственные памфлеты против автора, издеваясь над ним. Вопреки их ожиданиям, эти их нападки значительно облегчили задачу Вольтера. Теперь он выглядел жертвой мистификации злоумышленников. Но потока было уже не остановить. Поэма вышла в 1757 г. В Лондоне с соблазнительными иллюстрациями и, наконец, в 1759г. - в Париже. Ее уж знали все, никто не сомневался в авторстве Вольтера, и в 1762 г. поэт напечатал ее сам, посыпав главу пеплом и приготовившись в ко всем испытаниям. Но все обошлось благополучно. Люди строгие гневались - беспечные и веселые смеялись. Власти раздумывали в карах, которым можно было бы подвергнуть дерзкого и такого (увы! ) знаменитого автора, а время шло....

В 1774 г. Вольтер снова вернулся к своей озорной поэме, просмотрел, исправил ее и пустил в свет, теперь уж навсегда расставшись с ней. Это издание и стало каноническим для всех последующих ее публикаций.

4. ТЕАТР ВОЛЬТЕРА_2.

Драматургическое наследие Вольтера огромно и разнообразно по жанрам, оно состоит из трагедий, прозаических драм, комедий, либретто опер и диввертисментов. Театр Вольтера - это прежде всего и исключительно политическая трибуна. Рассеивать мрак суеверий и предрассудков, воспитывать ненависть к религиозному фанатизму и тирании, славить идеи свободы и гражданского равенства - вот задачи, какие перед собой ставил автор. "Брут", "Смерть Цезаря", "Магомет", "Альзира" и другие его трагедии насыщены политическими идеями. Не всегда пьесы Вольтера находили свободный оступ на сцену. Вольтер хитрил, лукавил, чтобы открыть им этот доступ. В этой связи интересна и по содержанию и по сценической истории ондна из наиболее известных его пьем "_2Фанатизм, или Пророк Магомет"_0. Кардинал Флери, первый министр Франции, глубокий старик. любезный собеседник и непреклонный реакционер, не разрешил ставить пьесу в театре, найдя в ней несколько мест "недостаточно отточенных" и прося автора довести свое произведение до высшего совершенства (в лукавстве министр не уступал Вольтеру). Тогда Вольтер обратился к папе римскому за одобрением пьесы, клеймящей "ложную и варварскую" религию ислама.

Бенедикт XVI, двести пятьдесят четвертый по счету папа, уроженец Болоньи, в миру Просперо Ламбертини, любил искусство, писал сам, благоволил к художникам, довольно недоброжелательно глядел на слишком усердных служителей церкви, фанатиков и маньяков; он вел весьма светский образ жизни, что приводило в смущение его духовных слуг и очень нравилось философам. Мельхиор Гримм отзывался о нем как о самом "непогрешимом" из пап, - словом, это был папа в духе скептического XVIII в. Он ответил Вольтеру любезным письмом, награждая его апостолическим благословением, и сообщил, что прочитал "превосходную" трагедию с большим удовольствием. Папа прислал Вольтеру и медаль со своим портретом; пухлое, со вздернутым носом лицо, вид до смешного простодушный. - Э, да он славный малый и, кажется, знает кое в чем толк, - смеялся Вольтер. Его святейшеству не были, однако, известны нижеследующие строки автора "Магомета": Самый нелепый из всех деспотизмов.... - это деспотизм священников, в из всех владычаств самое преступное - это, без сомнения, владычество священников христианской церкви".

Свою трагедию Вольтер построил по всем законам классицизма, не споря с веком, разделяя все господствующие вкусы. В пьесе соблюдены все "три единства", в ней пять актов, сценическое действие сведено до минимума и дан широкий простор речам. В ней царит высокая патетика, сохранен традиционный александрийский стих. Все это шло от века. Что же касается идей пьесы, то это уже сам Вольтер, это Просвещение, это то, что противоречило традициям, шло вразрез с офоциальной идеологией, разрушало установившиеся понятия.

Магомет, как это обрисовал Вольтер, - обманщик, грязный плут, гнусный самозванец, негодяй (такую характеристику ему дает правитель Мекки Сафир - лицо в пьесе положительное).

Магомет ловко пльзуется суеверными чувствами толпы, ее невежеством и легковерием. Темный плут, едва избежавший казни за мелкую подлость, теперь он ведет за собой толпы исступленных, фанатически поклоняющихся ему людей. "Фанатизм", "суеверия, "предрассудки", "невежество" - страшный смысл таят в себе эти слова:

И лучшие сердца опустошит
Упрямая жестокость суеверия!

Жертвами гнусного обмана Магомета становятся детиблагородного правителя Мекки Сафира. Пальмиру и Сеида еще в детском возрасте похитил у отца злой Магомет. Он воспитал их в беспрекословном подчинении себе, сделал из них фанатических последователей ислама. Они привыкли видеть в нем наместника бога на земле и суеверно трепетали перед ним.

Связанные общей судьбой, не зная родителей, своих родственных отношений, они дружескую привязанность друг к другу приняли за любовь, и Магомет, знавший тайну их рождения, покровительствует преступной любви.

Он лелеет коварный план. Сеид должен погубить своего отца - единственного человека, понимавшего Магомета.

Основатель ислама не признает никакой морали, навязывая мечом и кровью целым племенам свою волю, свои законы. Он презирает народ, для которого, по его мнению, совершенно безразлично, правду или ложь проповедуют ему жрецы, только бы они его убеждали и сулили чудеса.

Я знаю свой народ. Он ждет обмана,
Ложь или правда - вера им нужна,

говорит он Сафиру. Магомет, желая подчинить себе Мекку, пускается на хитрость и обещает Сафиру вернуть ему похищенных детей.

Старик в волнении: он считал их навсегда потерянными. Перед ним встает страшный вопрос: какой ценой он должен купить их возвращение?

Он готов отдать жизнь, пойти в добровольное рабство. От него требуют предательства. На это не способен благородный Сафир:

    Отцовских чувств сердечное волненье!
    Найти черех пятнадцать лет детей,
    Прижать их к сердцу, знать, что в смертный час
    Они тебя утешат, - о блаженство!
    Но если.... должно родину предать
    Или своей рукой детей убить ....
    То мой ответ тебе уже известен.
    Прощай.

Тогда Магомет приводит в исполнение свой преступный план: Сеид, сын Сафира, должен убить отца по приказу Магомета. Сеид коледлется, ему семпатичен благородный старик, покоряющий чистые сердца своей искренность и добротой. Прибегают к влиянию Пальмиры, и во имя любви к ней решается он убить неузнанного отца. Пальмира, обманутая Магометом, сама толкает брата на страшное преступление, становясь участницей отцеубийства. все выясняется. Истекающий кровью старик обнимает детей.

Магомет питает преступную страсть к прекрасной Пальмире и торопится сделать ее своей наложницей. "В мои объятья пусть через прах неведомой родни придет она". Но узнавшая страшную правду Пальмира проклинает пророка, которому недавно так горячо и трепетно поклонялась, и закалывает себя мечом. Магомет, гонимый страхом разоблачения и казни, на рупах обманутых им людей воздвиг себе трон, но счастья не обрел. Таков финал трагедии. Рупором своих идей Вольтер делает в трагедии Сафира.

Сафир проповедует терпимость, любовь к человеку. Он предан родине и своему народу, он трогательно скорбит об утрате детей. Весь его облик овеян теплотой и сочувствием автора. Сафир высказывает мысли и равенстве людей, подобные тем, какие изложены в "Философском словаре" Вольтера.

Все смертные равны. И не рожденьем,
А доблестями различаем их.

Вольтер сохраняет некоторое историечское правдоподобие. магомет -человек из народа. Он, беспорно, талантлив.

Не предкам, а себе обязан славой он
И будет на земле властителем единым.

Как вспоминает Талейран, когда в театре в Эрфурте в 1805 г. при встрече двух императоров, Александра N и Наполеона, произнесли актеры эти стихи, взоры всего зрительного зала обратились к ложе, где сидел Наполеон.

Наполеон отличал эту пьесу Вольтера. Он даже предлагал сделать в ней ряд переделок, убрать некоторые сцены, ввести новые и часто о ней говорил. "Достоинства, которыми полон этот шедевр Вольтера, выдвигает пьесу на первое место и делает ее украшением нашей сцены", - говорил Наполеон. Но.... и целый ряд серьезных возражений следовал за этой хвалебной тирадой. Наполеона, видимо, волновал исторический образ Магомета. В его глазах это был человек редчайших качеств. "Вольтер исказил в этой пьесе историю и сердце человеческое. Он проституировал великий характер Магомета в низких интригах. Он заставил этого человека, изменившего лицо мира, действовать подобно гнусному бандиту, достойному виселицы.

Люди, меняющие облик вселенной, никогда не занимаются личностями правителей. Они имебт дело с массами. Способ достижения власти путем интриг дает лишь второстепенный результат. Нужен размах гения, чтобы изменить мир.... " В пьесе Вольтера, развивает свои мысли Наполеон, любовь Магомета к Пальмире, соседствуя с любовью к ней Сеида, выглядит безвкусицей и производит отталкивающее впечатление, к тому же эта любовь вне строя всей пьесы. магомет дважды прибегает к яду. Как? Магомет, который поверг старых богов, разрушил храмы идолопоклонников целого полумира, признанный в Константинополе, в Дели, Кипре, в Марокко, достигает всего этого средствами мелких жуликов! .. Надо еще объяснить, как, какими чудесами удалось в такой короткий срок покорить мир за 50-60 лет. И кем же? Кочевниками пустынь, малочисленными, невежественными, не подготовленными к войне, без дисциплины, без системы и против цивилизованного мира, обладавшего богатыми средствами. Фанатизмом этого не объяснишь, да и для него было нужно время, а у Магомета его было всего лишь 13 лет". Критика была бы справедливой, если бы Вольтер ставил перед собой задачу воссоздать исторический облик Магомета. Но он этой задачи на ставил. Он стремился всеми средствами убедить своих читателей, своих зрителей в том, что религиозный фанатизм мерзок и губителен для народа, что любая религия несет в себе зло фанатизма. Магомет был извлечен им из истории только для того, чтобы иллюстрировать эту мысль. Впрочем, представление о трагедии "Магомет" как о пьесе только антицерковной и антирелигиозной вряд ли правомерно. И во всяком случае, не исчерпывает ее содержания.

В пьесе ставится типичная для Просвещения проблема правителя и народа. У Вольтера Магомет не просто основатель новой религии, он основатель нового вида деспотизма, посягающего на душу человека. Ему мало простой покорности, он хочет покорности добровольной, не по принуждению, а по велению души, идущей от сердца, покорности исступленной.

Здесь уже речь идет не о религиозном фанатизме, а о политическом. Для этого он строит из себя полубога.

Отсюда и грандиозное лицемерие Магомета: он сам себя объявляет объектом культа. Он умеет эксплуатировать чувства людей, их естественную тягу к нравственным идеалам. Используя эту тягу, лицемерно выставляя себя борцом за справедливость и добро, он разжигает фанатическую веру в людях и, пользуясь их ослеплением, вершит грязные дела. Чтобы казаться полубогом, он скрывает от других свои чувства.

Наполеон счел неуместным в пьесе любовь Магомета к Пальмире. "Сердце политика должно быть в голове", - заявлял Наполеон. Но у Вольтера были свои задачи, ему надо было влюбить Магомета, чтобы подвести его к личному краху. Узнав о смерти Пальмиры, Магомет готов кричать от боли, но никто из окружающих не догадывается о буре, которая бущует в в сердце этого расчетливого и холодного политика. Никто не должен знать, что он страдает, как простой смертный. "Я должен богом быть, иль власть земная рухнет", - говорит он себе. В сущности Вольтер ведет в своей трагедии развернутый спор с широкоизвестным политическим писателем, итальянцем Николо Макиавелли, который в трактате "Государь" (1515) изложил программу захвата и удержания власти сильной личностью. Он заявил, что насилие, хитрость, коварство, ложь, клятвопреступление - все допустимо и оправданно, когда речь идет о власти. Книгу Макиавелли называли "школой тирании". Гуманисты Ренессанса и позднее просветители резко выступили против нее.

Можно понять Макиавелли, он жил в стране, раздираемой междоусобными войнами, находящейся в вечной смуте. Вечные распри ослабляли ее и делали бессильной перед любым иностраннным вторжением. Макиавелли мечтал об Италии сильной, единой, сплоченной под эгидой крепкой централизованной власти. Поэтому, подобно Данте, он обратился к идее единого монарха. Но книга его, если отвлечься от конкретных исторических задач, которые автор перед собой ставил, рисующая в откровенной, если не в циничной, форме качества "идеального" государя, выглядит поистине чудовищно.

Не удивительно, что французские просветители, решительно отвергавшие абсолютизм, мечтавшие о "просвещенном" гуманном монархе, так остро и болезненно реагировали на все содержащиеся в ней политические рекомендации. Вольтер вступает в прямую полемику с Макиавелли, вкладывая его идеи в гордую и циничную речь своего героя:

    Вселенная во тьме, ей нужен свет новый
    Я дам ей новый культ и новые оковы....
    Сменится пестрый сонм неистинных богов,
    И над вселенною, растерянной и сонной,
    Возникнет новый бог - жестокий, непреклонный....
    Я за дела примусь решительно и круто,
    Порядок наведу и обуздаю смуту.
    Всемирной славы я для родины ищу
    И ради славы той народ порабощу.

Как и надлежало просветителю, Вольтер полон исторического оптимизма. В финале пьесы Пальмира, умирая восклицает:

    О, далеко еще освобождение мира....
    Но свет осилит тьму и власть добра придет!
    5. ФИЛОСОФСКИЕ ПОВЕСТИ_2.

Филососфские повести характерны для позднего периода творчества Вольтера. Вряд ли он сам относился к ним серьезно. В письмах из Берлина он много и охотно писал друзьям о своем историческом труде "Век Людовика XVI", который тогда занимал все его внимание, жаловался на свои телесные недуги, подсчитывал, сколько зубов, привезенных им в В Пруссию, сохранилось (из двадцати - шесть), наконец, обещал вернуть на родину свой скелет, - все это с милой шутливостью, свойственной его натуре, - ни слова о маленькой и прелестной повести "Микромегас", которую он тогда написал, рассказывающей о появлении на нашей планете двух космических пришельцев.

В наши дни, когда люди уже побывали на Луне, сама тема космического путешествия в произведении, написанном более двухсот лет назад, кажется чуть ли не научным предвидением. Но у повести другая задача.

Создавая "Микромегас", Вольтер меньше всего думал о научной фантастике. Жители Сириуса и Сатурна понадобились ему лишь для "освежения" читательского восприятия, - прием, которым он пользовался в каждой своей философской повести. Прием этот, введенный в литературный обиход Монтескье, состоит в том, что обычные вещи ставятся на обозрение "чужих", "новичков". У этих "новичков" нет пелены предвзятости, созданной привычкой, они острее замечают нелепости, с которыми остальные люди свыклись, смирились и приняли за норму. В повести "Микромегас" мы смотрим на наш мир глазами пришельцев из космоса. Повесть философская по преимуществу. Здесь имена Лейбница, Мальбранша, Паскаля, с которыми не соглашается Вольтер, имена Локка и Ньютона, которых он обожал. Здесь рассуждения о гносеологических проблемах, о системе восприятий, об ощущениях, здесь поставлены этические проблемы. Но главная мысль сводится к тому, то люди не умеют быть счатстливыми, что они ухитрились свой крохотный мир сделать полным зла, страданий и несправедливости.

Читатель узнает, что планета бесконечно мала в масштабах мироздания, что человек бесконечно мал в масштабах этой бесконечно малой планеты.

Ироническое смещение масштаюов помогает Вольтеру показать мнимость земного величия "сильных мира" и нелепость их притязаний. Земля - это лишь комочек грязи, маленький муравейник; Средиземное море - болотце, а Великий Океан жалкий прудок. И споры из-за лишнего отрезка этого "комочка грязи" вздорны, смешны; а между тем люди, по воле своих правителей, истребляют друг друга в абсурдных и губительных войнах.

"Мне даже захотелось.... тремя ударами каблука раздавить этот муравейник, населенный жалкими убийцами", - говорит разгневанный житель Сириуса. "Не спешите. Они сами.... трудятся над собственным уничтожением", - отвечает житель Сатурна.

В 1758 г. Вольтер написал лучшую свою повесть "Кандид, или Оптимизм" ("Что такое оптимизм? " - "Увы, сказал Кандид, - это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо").

Уместно вспомнить некоторые детали духовной жизни XVII-XVIII веков. Знаменитый астроном Кеплер в 1619 г. в сочинении "Гармония миров"установил законы движения планет - все в мире предстало упорядоченным и целесообразным. Позднее Лейбниц развил учение о мировой гармонии.

Добро и зло оказались в его понимании равно необходимыми и как бы уравновешивали друг друга. С этим согласились многие умы, в том числе и Вольтер.

Но вот в 1755 г. землестрясение разрушило город Лиссабон. Погибло несколько десятков тысяч человек. Вопрос о мировом зле снова стал предметом философских размешлений. От стихийных бедствий в природе мысль переходила к бедствиям социальным. В поэме "О гибели Лиссабона"(1756) Вольтер заявил, что отказывается от признания "мирововй гармонии" и от лейбницкого оптимизма. Развенчанию этой теории и посвящена повесть "Кандид". Безносый Панглос" гонимый, избиваемый, терзаемый, едва не сожженый, чудом спасшийся и снова бросаемый в море бед, вечный образец слепой благодушной глупости, проповедует .... оптимизм (Все к лучшему в этом мире лучшем из миров! ").

Простодушный и наивный Кандид не решается подвергнуть сомнению проповедь своего учителя. Он готов верить Панглосу, но .... "мой дорогой Панглос, - сказал ему Кандид, - когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему?

- Я всегда был верен своему прежнему убуждению, - ответил Панглос. - В конце концов, я ведь философ".

Мир фактов ниспроверг вдребезги теорию Панглоса, причем больше всех посрадал он сам. Однако что же теперь делать? Впасть в отчаяние?

Проклясть вселенную и наполнить мир жалобами и стенаниями? Нет и нет! Мрачный ипохондрик Мартен, проповедующий в повести пессимизи, никак не по душе ни Кандиду, ни автору. Каков же вывод? Вольтер не дает конкретных рекомендаций, он лишь заражает читателя идеей несовершенства мира. Что же касается дальнейших перпектив, то ведь "человек родился на для покоя", "надо возделывать свой сад", ибо "работа отгоняет от нас три великий зла: скуку, порок и нужду". Отрицая философию Лейбница и английских философов XVIII века (например, Шефтсбери), оптимизм которых вел к примирению со злом, Вольтер был оптимистом в другом смысле, а именно - верил в совершенствование человечества и всех его социальных институтов. Важное место в его повести занимает описание идеального государства Эльдорадо (от испанского - el dorado - "золотой", "счастливый"). В Эльдорадо нет монахов, там нет тюрем, там никого не судят, там нет тирании и "все свободны". Вольтер прославил "невинность и благоденствие" жителей утопической страны. Однако хвалу "невинности" народа не следует понимать в плане руссоистской идеализации "естественного состояния". Эльдорадо -вполне цивилизованная страна. Там имеется великолепный дворец наук, "наполненный математическими и физическими инструментами".

Любопытна история публикации "Кандида". Повесть создавалась тайно в 1758 г. В январе следующего года женевские издадели Крамеры напечатали ее тиражом в 6 тысяч экземпляров. По тем временам это очень много. 29 февраля 1759 г. книга появилась в Париже. Началось ее победоносное шествие к читательским сердцам. Парижский парламент (суд) немедленно издал распоряжение о запрете книги. Запретили книгу и женевские пастыпи, как "богопротивную и безнравственную". Но уже в марте, за один только месяц, в Париже было осуществлено пять новых изданий книги. Интерес читателей все возрастал.

Спрос на книгу увеличивался со дня на день, и к концу года было уже 20изданий повести, несмотря на запреты и репрессии полиции. К концу жизни Вольтера их было уже 50. В том же году повесть была переведена на английский и итальянский языки.

Вольтер серьезнейшим образом отрицал свое авторство, обижался, оскорблялся: "Что за бездельники приписывают мне какого-то Кандида, забавы школьника? Право, у меня есть другие дела" (письмо к аббату Верну), "Я наконец прочел Кандида, нужно потерять рассудок, чтбы приписать мне подобную нелепицу. Слава богу, у меня есть более полезные занятия" (к тому же аббату), "Я наконец прочел, дорогой маркиз, этого Кандида, о котором вы мне говорили, и чем больше я смеялся, тем более сожалел о том, что мне его приписывают. Однако какие бы романы не сочиняли, трудно воображению приблизиться к тому, что творится на самом деле на нашем печальном и смешном шаре" (письмо к маркизу Тибувилю).

Философские повести Вольтера построены в большинстве случаев в виде сменяющихся путевых картин. Его герои совершают вынужденные или добровольные странствия. Они видят мир во всем его многообразии, людей различных национальностей, рас, вероисповеданий, различных социальных групп. Так же построена и повесть "Царевна Вавилонская" (1768), где история любви прекрасного юноши Амазана к царевне Формозань раскрыта на богатейшем географическом и этническом фоне. Наиболее мрачными красками рисует Вольтер Италию, Рим, резиденцию пап - страну, погрязшую в предрассудках, полную черной армии церковников. "Желтые вода Тибра, зачумленные болота, редкие, истощенные, худые обитатели и нищие в старых, дырявых плащах, позволявших видеть сухую, морщинистую кожу", - таким предстает перед глазами Амазана Рим, где царствует "старец семи холмов" (папа). В Испании господствуют наводящие ужас одним своим видом инквизиторы антропокайи (сожигатели людей), Германия кишит князьями, фрейлинами и нищими.... Перед глазами читателя проходят цари, "стригущие догола свое стадо" (подданных), медлительные и равнодушные к людям Альбиона (англичане), болтливые и шаловливые, как дети, французсы.

Только одна страна вызывает восторги Вольтера - это страна киммерийцев (Россия). "Нет еще и трехсот лет, как здесь царствовала дикая природа со всеми ее ужасами, а теперь здесь можно видеть искусство, блеск, славу и вежливость". Здесь терпимость, уважение к другим нациям. Вольтер, идеализируя царскую Россию, далеко не походившую на нарисованный им идеал, воздает хвалу Петру I и Екатерине II, с которой рон вел в это время оживленную переписку, популяризируя ее в Европе как просвещенную государыню.

В философской повести Вольтер не стремился к всестороннему изображению характеров, - это не входило в его задачи. Главное для него -целеустремленная и последовательная борьба против враждебных ему идей, против мракобесия и предрассудков, насилия, изуверства и угнетения.

Решая эту задачу, философ создает гротескно-сатирические, пределено заостренные образы.

Борясь против темных сил феодально-абсолютистского строя Вольтер в философской повести был неизменным пропагандистом просветительских идей и научных представлений о мире.

Повести Вольтера немногословны. Каждое слово несет в себе большую смысловую нагрузку. Он терпеть не мог болтливых авторов многотомных романов, издаваашихся в его время. "Жестоко заставлять такого живого человека, как я, читать целых девять томов, в которых ровно ничего не содержится", - писал он своей приятельнице госпоже де Дюфан.

6. ВОЛЬТЕР В ИДЕЙНОЙ ЖИЗНИ РОССИИ_2.

В России при жизни своей Вольтер вызвал живой интерес. Он привлек к себе внимание русских писателей, поэтов, ученых. Знаменитый сатирик Антиох Кантемир был первым русским, завязавшим непосредственные связи с французсским просветителем. Они обменялись любезными письмами. Дело касалось родословной князейКантемиров, о которой мимоходом сообщал Вольтер в своей книге "История Карла XII" (первое издание 1731г. ). Позднее Кантемир, живя в Париже (он был русским послом во Франции), перевел стихотворение Вольтера "Две любви" на русский язык и послал перевод в Россию, адресуя его М. Л. Воронцову. Знал Вольтера и М. В. Ломоносов. Один из его отзывов о французсском писателе суров и неодобрителен. Вольтер в ту пору жил в Берлине, находясь на службе у Фридриха II. Всем известно было пренебрежительное отношение прусского короля к России. Ломоносову, который к тому же сам лично пострадал от прусского деспотизма, это было известно больше, чем кому бы то ни было. Прочитав подобострастное стихотворение Вольтера "К прусскому королю" (1751), Ломоносов послал его И. И. Щувалову с резко отрицательным отзывом.

"Приличнее примера найти во всех вольтеровских сочинениях невозможно, где бы виднее было гео полоумное остроумие, совестная честность и ругательная хвала, как в сем панегирическом пасквиле". Однако потом, когда Вольтер изменил свое отношение к Фридриху, Ломоносов перевел стихотворение французсского поэта, посвященное тому же Фридриху, начинающееся словами: "Монарх и Философ, полночный Соломон". Стихотворение это появилось в 1756 г. В нем прусский король уже резко осуждался Вольтером как организатор смут и захватнических войн. Вольтер, опасаясь неприятностей, отказался от авторства. М. Л. Воронцов в письме к Ф. Д. Бехтееву сообщал в декабре 1756 г. : "При сем же для любопытства вашего посылаю полученные здесь вирши, якобы от господина Вольтера сделанные и чрез господина Ломоносова на русские переложены: а правда ли, что оные от Вольтера сочинены, о том вы лучше сведать можете".

Стихи действительно принадлежали Вольтеру и впоследствии вошли в полное собрание его сочинений. Ломоносов давно уже неодобрительно глядел на деятельность Фридриха II, возомнившего себя великим полководцем. В одной из своих од он осуждал захватническую политику прусского корооля. Теперь он с увлечением принялся за перевод стихотворения Вольтера.

    Несчастливый монарх! Ты лишне в свете жил,
    В минуту стал лишен премудрости и славы,
    Необузданного гиганта зрю в тебе,
    Что хочешь отворить путь пламенем себе,
    Что грабит городы и пустошит державы,

писал Ломоносов. Характерно, что Ломоносов оставил без перевода строки, в которых Вольтер воздавал хвалу первоначальной деятельности Фридриха ("Ты больше не тот герой, тот венчальный мудрец, который был окружен изящными искусства и которому всюду сопутствовала победа"). Покровитель и друг Ломоносова, просвещенный русский аристократ И. И. Шувалов был с Вольтером в оживленной переписке по поводу предпринятой французсским философом "Истории России при Петре Великом".

По настоянию Шуваловав Елизавета поручила написание истории Петра Вольтеру. Этому выбору способствовал Ломоносов, писавший Шувалову, что "к сему делу, по правде, господина Вольтера никто не может быть способнее". Шувалов снабжал французсского историка обширной документацией, побывал у него в Фернее и был принят весьма радушно. Вольтер посвятил И. И. Шувалову свою трагедиб "Олимпия". В книгах, принадлежащих Вольтеру, ныне хранящихся в Санкт-Петербургской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, имеются пять томов, содержащих сто двадцать документов, касающихся эпохи Петра I, присланных в свое время Шуваловым Вольтеру; книгу Вольтера о Петре I рецензировали и корректировали академики Ломоносов, Миллер и Тауберт, сообщая автору свои замечания. В 1746 г. в связи с избранием его почетным членом Российской академии наук Вольтер писал: "Я в особенности проникнут уважением к русской академии, которая родилась вместе с империей Петра Великого и была создана в Санкт-Петербурге, на месте, до того едва известном в Европе, где не было и признака города или деревни". В библиотеки Академии наук (Санкт-Петербургское отделение) храняться четырнадцать писем, полученные в свое время А. Р. Воронцовым от Вольтера, с которым он был знаком лично, побывав у него в Фернее в 1760 г. А. Р. Воронцов был большим почитателем таланта французсского просветителя. С Вольтером были знакомы русский посол в Голландии Д.

Голицын, князь Юсупов, княгиня Дашкова-Воронцова и другие. "Двор Екатерины II превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французсов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали "северную Семирамиду" и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости", -писал Ф, Энгельс.

Аристократы русские, стремившиеся завязать с Вольтером дружеские связи, подражали Екатерине II. Они вовсе не сочувствовали его просветительской деятельности, игнорировали подлинный смысл его политических выступлений. Им, в сущности, не было никакого дела до Вольтера и его просветительства. Но слыть за "вольтерьянца" в ту пору было признаком хорошего тона в дворянских салонах Петербурга и Москвы, и дворяне "вменяли себе стыд не быть одного мнения с Вольтером", - писал Фонвизин.

Однако было бы несправедливо относить всех представителей русской интеллегенции XVIII в. , вышедшей из аристократической среды, к категии подобострастных подражателей екатерины в их отношении к Вольтеру. Не следует забывать, что интерес к передовой культуре, образованности, просвещению от них перешел потом к декабристам. Среди русских аристократов были люди с большим научным кругозором, мечтавшие о широком развитии наук и искусства. В России к ним принадлежат, бесспорно, И. И.

Шувалов, Д. А. Голицын, А. Р. Воронцов и некоторые другие. Они следили за всеми этапами культурного развития мировой общественности, были хорошо осведомлены о всех новейших научных открытиях. О работах Ньютона знали не хуже в России, чем у него на родине. "Открытия Ньютона стали катехизисом дворянства Москвы и Петербурга", - отмечал Вольтер.

Д. А. Голицын активно участвовал в просветительском движении Франции. В 1773 г. в Гааге, рискуя навлечь на себя немилость Екатерины II, он издал сочинение Гельвеция "О человеке", запрещенное во Франции, а в годы революции, когда русские аристократы вслед за Екатериной отшатнулись от просветителей, он написал книгу "В защиту Бюффона" (1793).

Вольтер в 1760 г. написал сатирическую поэму "Русский в Париже" и выпустил ее под псевдонимом Ивана Алетова, "секретаря русского посольства". Литературная мистификация в данном случае могла внушить доверие читателю, ибо русские писали по-французсски хорошо. Стихи Андрея Шувалов, написанные на французсском языке, приписывались парижанами Вольтеру. В поэме Вольтер критикует общественные порядки, господствующие во Франции, и устами русского Ивана Алетова заключает: "Увы! То, что я узнаю о вашем народе, наполняет меня скорбью и состраданием". С Вольтером обменялся письмами Сумароков. французсский писатель в письме к нему высказал ряд интересных мыслей, касающихся теории театра и драматургии. Пьесы Вольтера неоднократно ставились на русской сцене. Впервые включил их в свой репертуар театр Шляхетского корпуса.

В XVIII столетии в русском переводе и в оригинале были поставлены пьесы Вольтера: "Альзира (1790, 1795, 1797), "Китайский сирота" (1795), "Меропа" (1790), "Нанина" (ставилась 6 раз в годы 1795-1799), "Олимпия" (1785), "Магомет" (в Петербурге и в Гатчине в 1785 и 1786 гг.

французсской труппой) и другие. Пьесы Вольтера пользовались большим успехом у русского зрителя XVIII столетия. Вот что сообщает об одной из них автор "Драматического словаря", изданного в 1787 г. "для любящих театральные представления": "Шотландка, или Вольной дом". Комедия в трех действиях, сочинение известного повсюду гремящего автора Вольтера, переведена на Российский язык.... Представляется на Российских театрах многократно. Оная комедия много имеет в себе вкуса и расположения театра".

Русские зрители XVIII столетия очень чутко воспринимали просветительские идеи театра Вольтера, причем в театральных залах той поры явно обнаруживались различные политические лагери. Одни видели в пьесах французсского драматурга антиабсолюстистские тенденции, другие, не решаясь оспаривать авторитет Вольтера, признанного самой "государыней-матушкой", стремились затушевать подлинное идейное содержание вольтеровского театра. Весьма наглядно это выражено Сумарковым в его отзыве о постановке "Заиры" в московском театре. Антихристианская направленность трагедии Вольтера находила соответствующий отклик у зрителей. Сумароков хотел видеть в ней лишь апологию христианства и возмущался теми, кто иначе воспринимал ее. "Третье явление писано весьма хорошо и христианам крайне жалостно. Не плакали во время явления одни только невежи и деисты, - сообщал он о впечатлениях зрителей. - Сия трагелия весьма хороша, но я по нещастию моему, окружен был беззаконниками, которые во все время кощунствовали, и ради того вступающие в мои очи слезы не вытекали на лицо мое".

Сочинения Вольтера читались в Росиии больше по-французсски, ибо для дворян тогда знание фрнацузского языка было почти обязательно. Однако и в переводе на русский язык сочинения Вольтера издавались в XVIII в. весьма интенсивно. Поклонник Вольтера И. Г. Рахманинов устроил у себя в имении в Тамбовской губернии типографию и начал издавать согбрание сочинений в своем переводе. Вскоре отношение к Вольтеру резко изменилось со стороны Екатерины II и окружающей ее придворной толпы. Во Франции произошла революция. Екатерина распорядилась убоать все бюсты Вольтера из вомнат дворца в подвалы. Через генерал-прокурора Самойлова она распорядилась конфисковать в Тамбове полное собрание вольтеровских произведений (перевод Рахманинова), как "вредных и наполненных развращением". Она строжайше запретила печатать сочинения Вольтера "без цензуры и апробации московского митрополита". Русские правящие круги поняли теперь, какую зажигательную революционную силу таят в себе сочинения французсского просветителя, и от "игры в вольтерьянство" перешли в лагерь яростных противников Вольтера. появилось множество брошюр и памфлетов, где нравственный облик французсского просветителя изображался в самом неприглядном виде. Среди них: "Изобличенный Вольтер", "Вольтеровы заблуждения", "Ах, как вы глупы, господа французсы", "Оракул новых философов, или Кто таков г.

Вольтер" и т. д. и т. п. Имя Вольтера в устах реакционеров стало синонимом всего грязного, нечестивого. Грибоедовская графиня Хрюмина весьма колоритно иллюстрирует эту дикую ненависть реакции к вранцузскому философу. Против Вольтера выступила и русская церковь. Митрополит Евгений писал в 1793 г. : "Любезное наше отечество доныне предохранялось еше от самой вреднейшей части Вольтерова яда, и мы в скромной нашей литературе не видим еще самых возмутительных и нечестивейших Вольтеровых книг; но, можеть быть, от сего предохранены только книжные наши лавки, между тем как сокровенными путями повсюду разливается вся его зараза. Ибо письменный Вольтер становится у нас известен столько же сколько и печатный".

Каково же было обношение к Вольтеру русских просветителей: Радищева, Новикова, Фонвизина и других?

Фонвизин перевел его трагедию "Альзира". правда, он не был силен в версификации и постеснялся печатать свой перевод - "грех юности", как говорил он. К тому же в переводе были досадные ошибки, ставшие предметом насмешек его литературных врагов. Новиков издал шестнадцать произведений Вольтера в переводе на русский язык. Среди них республиканские трагедии "Брут" и "Смерть Цезаря". Радищев в своей книге "Путешествие из Петербурга в Москву ставит имя Вольтера в один ряд с именами лучших поэтов мира: ".... истинная ркасота не поблекнет никогда. Омир, Виргилий, Мильтон, Расин, Вольтер, Шекспир, Тассо и многие лругие читаны будут, доколе не истребится род человеческий". Однако в то время, когда имя Вольтера произносилось с восторгом в московских и петербургских дворянских салонах, русские просветители отзывались о нем сдержанно, если не сказать холодно. Это настороженное отношение русских просветителей XVIII столетия к выразителю интересов революционной буржуазии Франции имеет глубокие основания. Оно объясняется в первую очередь тем обстоятельством, что имя Вольтера в из глазах теряло свое обаяние из-за связей философа с Екатериной II. Русские просветители знали истинную причину "вольтерьянства" императрицы, они знали также, что "просвещенная северная Семирамида", как ее называл обманутый Вольтер, стояла на позициях дальнейшего утверждения крепостничества. Положение "духовного фаворита" этой коронованной крепостницы компрометировало имя Вольтера в глазах русских просветителей. Не удивительны иронические замечанния о Вольтере Фонвизина, который видел триумф философа в Париже и сообщал о нем в Россиию в своих письмах из Парижа. Вольтер не знал истинного положения дел в России. Екатерина в своих письмах сообщала ему, что крестьяне в России благоденствуют, что не хотят есть даже кур и предпочитают мясо индеек, она нашумела на всю Европу своими проектами политической реформы в России, своим "Наказом", якобы заимствованным в доброй половине у просветителя Монтескье.

"Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и короне, он не знал, он не мог знать истины", - писал Пушкин. Но не только дружественные отношения Вольтера с Екатериной II омрачали его облик в глазах русских просветителей. Причина их сдержанного отношения к Вольтеру иела более глубокие основания. Дело в том, что Вольтер придерживался довольно умеренных взглядов, русские же просветители (Радищев, Новоков) действовали от имени многочисленного кропостного крестьянства, и политическая программа их была ближе к идеалам Руссо, чем к политическим предначертаниям Вольтера. Фонвизин говорил о Руссо, что "чуть ли он не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века".

Русские просветители не верили в идею "просвещенной монархии", которая вдохновляла всех французсских просветителей. Несостоятельность этой идеи особенно ясна была Радищеву, который писал в "Письме к другу, жительствующему в Тобольске": ".... если имеем примеры, что цари оставляли сан свой, дабы жить в покое, что происходило не от великодушия, но от сытости своего сана, то нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своея власти, седяй на престоле". К такому выводу не приходил ни один из францукзских просветителей.

Идеи французсской революции подхватили в первой четверти XIX столетия декабристы. Они явились продолжателями революционных и освободительных чаяний русских просветителей предшествующего столетия. Книга Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", запрещенная и уничтоженная царской цензурой, ходила по рукам в списках или редких сохранившихся печатных оттисках. После разгрома декабрьского восстания царская охранка заинтересовалась вопросом о том, откуда почерпнули декабристы свои вольнолюбивые идеи. Почти все декабристы на следствии ссылались на книгу Радищева, "Вадима" Княжина, стихи Пушкина (ода "Вольность" и др. ), а также на произведения французсских просветителей: "Общественный договор" Руссо, "Дух законов" Монтескье, "Женитьбы Фигаро" Бомарше, сочинения Вольтера, Кондильяка, де Траси и др. В бумагах члена Южного общества Н. Крюкова был найден список, включающий названные произведения (всего 58 названий), которые были обязательны для чтения членов Общества. Декабрист Н. Тургенев, член Северного общества, еще семнадцатилетним юношей прочитал Радищева. Сочинения Вольтера, Мабли также были предметом его изучения. У члена Союза Благоденствия и Южного тайного общества В. Ф. Раевского были найдены сочиненные им стихи "Смеюсь и плачу (подражение Вольтеру)":

    Смотря....
    Как знатный вертопрах, бездушный пустослов
    Ивана a rebours с Семеном гнет на двойку
    Иль бедных поселян, отнявши у отцов,
    Меняет на скворца, на пуделя иль сойку,
    И правом знатности везде уважен он! ..

Декабристы, конечно, шли значительно дальше Вольтера в политических идеалах, однако примечателен их интерес к французсскому философу, свободолюбивая направленность творчества которого ими понималась в новых исторических условиях более радикально.

Рылеев в свое стихотворении "Пустыня" (1821) упоминает о том, что читал Вольтера и Руссо. Он же в шуточной песенке намекал на Вольтера как на апостола атеизма для русской революционной молодежи 20-х гг. XIX столетия.

    А, где те острова,
    Где растет трын-трава,
    Братцы,
    Где читают "Pucelle"
    И летят под постель
    Святцы?

Декабрист В. И. Штейнгель показывал на следствии: "Теперь трудно упомнить все то, что читал и какое сочинение наиболее способствовало развитию либеральных понятий; довольно сказать, что 27 лет я упражнялся в беспрестанном чтении. Я читал Княжнина "Вадима", даже печатный экземпляр, Радищева "Поездку в Москву", сочинения Фонвизина, Вольтера, Руссо, Гельвеция.... из рукописных разные сочинения.... Грибоедова, Пушкина.... Я увлекался более теми сочинениями, в которых представлялись ясно и смело истины, неведение коих было многих зол для человечества причиною".

Горбачевский показывал на следствии, что декабрист Борисов "давал нам читать свои переводы из Вольтера и Гельвеция".

В записной книжке Пестеля были найдены многочисленные выписки из книг Руссо, Вольтера, Дидро, Гольбаха, Гельвеция и других французсских просветителей. Член Южного общества М. П. Бестужев-Рямин заявил на допросе, что "первые либеральные идеи почерпнул в трагедиях Вольтера, которые рано попались ему в руки". Декабристы, изучая сочинения Вольтера, ища в них подкрепления своим революционныи замыслам, не всегда соглашались с ним и критиковали его за ограниченность его просветительской программы и общественных идеалов. В бумагах арестованного декабриста А. И. Барятинского были найдены стихи, полемизирующие с известной фразой Вольтера: "Если бы бога не было, его не нужно было бы выдумывать". "Если бы даже бог существовал, - нужно его отвергнуть", писал Барятинский.

В интересе декабристов к французсскому философу и поэту не было и тени какого-либо пристрастия к тем мотивам скепсиса и эпикутейства, которые смаковали, читая насмешливую поэму Вольтера ("Орлеанская девственница") или повести его, баре XVIII столетия. Декабристы спешили найти в книгах ответы на волнующие их социальные и политические вопросы и далеки были от взгляда на литературу как на средство "приятного времяпрепровождения". Чисто деловой подход был и к сочинениям Вольтера. Они ценили его смелость, его ум, его общественные идеалы. Они искали в нем духовной поддержки в своей борьбе с крепостничеством.

Вольтера много читал Пушкин. Еще в юности поэт избирает для себя два авторитета - Радищева и Вольтера. Их свободолюбивая просветительская деятельность привлекает к себе гениального поэта. Пушкин с восторгом отзывался об универсальном таланте Вольтера:

    Соперник Эврипида,
    Эраты нежный друг,
    Арьоста, Тасса внук
    Скажу ль? .. Отец Кандида
    Он все, везде велик
    Единственный старик!

Пушкин, с его трезвым, нравственно здоровым взглядом на мир, любил в Вольтере оптимистическую бодрость и крепость мысли. В юности он с мальчишеским задором смеялся вместе с Вольтером над религиозными предрассудками, в зрелом возрасте он строже отнесся к язвительному перу Вольтера.

В первые десятилетия XIX века вольтеровский театр еще полной жизнью живет в России. На русской сцене идут трагедии Вольтера. Во многом содействовали их успеху замечательные русские трагические актеры: Каратыгин, блестяще исполнавший роль Танкреда в одноименной трагедии, переведенной на русский язык Гнедичем, и Семенова, затмившая своей игрой знаменитую французсскую актрису Жорж, гастролировавшую в России в 1808-1812 гг.

Жорж выступала в трагедиях Вольтера "Семирамида" и "Танкред", исполняя в последней роль Аменаиды. С ней соревновалась русская актриса Семенова. Зритель Петербурга и Москвы рукоплескал естественной и трогательной игре Семеновой, что же касается французсской актрисы, то при всем блеске технического оснащения сценического образа ей "не хватало души", по отзывам Пушкина. Новое поколение русских мыслителей, писателей, критиков разделило с Пушкиным и декабристами интерес и симпатии к Вольтеру. Литературное наследие Вольтера хорошо знал Герцен. Он часто перечитывал отдельные его сочинения и придавал большое значение разрушительной силе вольтеровского смеха в революционном значении этого слова ("Смех имеет в себе нечто революционное"). В 1842 г. он записывает в своем дневнике:

"Что за огромное здание воздвигнула философия XVIII века, у одной двери которой блестящий, язвительный Вольтер, как переход от двора Людовика XIV к царству разума, а у другой мрачный Руссо.... "

В. Г. Белинский, ранние отзывы которого о просветителях и Вольтере были отрицательными, в зрелый период своей деятельности, руководствуясь исторической точкой зрения, высоко оценил роль Вольтера в мировом освободительном движении человечества в развитии литературы. Белинский называл Вольтера "вождем века", "критиком феодальной Европы" и причислил к глубоко национальным поэтам Франции. "Искусство во Франции, -писал он, - всегда было выражением основной стихии ее национальной жизни: в веке отрицания, в XVIII в. , оно было исполнено иронии и сарказма; теперь оно одно исполнено страданиями настоящего и надеждами на будущее, Всегда было оно глубоко национальным.... Корнель, Расин, Мольер столь же национальные поэты Франции, сколько Вольтер, Руссо, а также Беранже и Жорж Занд".

Справедливо указывая на неудачу Вольтера в его попытке возродить героический эпос ("Генриада") и считая драматугрию Вольтера принадлежащей только своему времени. Белинский подчеркивал, что действительный шаг вперед в литературе Вольтер сделал своими философскими повестями и романами: "XVIII век создал себе свой роман, в котором выразил себя в особенной, только одному ему свойственной форме: философские повести Вольтер и юмористические рассказы Свифта и Стерна, вот истинный роман XVIII века". Просветительский философский роман Вольтера Белинский относил к произведениям мирового значения. Об одном из них он писал Герцену 6 апреля 1846 г. : ".... его "Кандид" потягается в долговечности со многими великими художественными созданиями, а многие невеликие уже пережил и еще больше переживет их".

Вольтера-стилиста и мастера языка русский критик расценивал черезвычайно высоко, отмечая огромную работоспособность французсского поэта и его постоянное стремление к совершенствованию своего мастерства.

Он писал: "Вольтер не принадлежал к числу тех посредственностей, которые способны остановиться на чем-нибудь и удовлетвориться чем-нибудь". Наконец, русский революционер-демакрат с необыкновенной и волнующей задушевностью выразил свое восхищение самой личностью Вольтера. "Но что за благородная личность Вольтер! - писал он в 1848 г. Анненкову. -Какая горячая симпатия ко всему человеческому, разумному, к бедствиям простого народа! Что он сделал для человечества! "

Когда во Франции Луи Блан выступил с критикой Вольтера, Белинский был коайне возмущен. Он писал в том же письме Анненкову: "Читаю теперь роман Вольера и ежеминутно плюю в рожу дураку, ослу и скоту Луи Блану". Имя Вольтера произносилось в самые трагические минуты истории русской общественной мысли. Когда Гоголь с болезненной экзальтацией стал звать русскую интеллегенцию возвратиться в лоно христианской церкви во имя человеколюбия и русского национального самосознания, Белинский в своем знаменитом "Письме" отвечал ему: ".... Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты, патриархи восточные и западные".

В черновиках Гоголя сохранились строки его ответа Белинскому: "Дя я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Вольтером. У меня и тогда было настолько ума, чтобы видеть в Вольтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека".

На защиту французсских просветителей встал и Н. Г. Чернышевский, который в своих знаменитых "Очерках гоголевского периода русской литературы" назвал их "благороднейшими сынами французсского народа".

Салтыков-Щедрин в рецензии на перевод Н. П. Грекова поэмы Мюссе "Ролла" (1864) решительно защищал Вольтера. Он писал: "Дело, составляющее сюжет этой тощей поэмки, по-видимому, очень простое. Дрянной человечишко, по имени Ролла, истощивши свои силы в дешевом и гадком разврате и растративши все свое состояние, решается покончить с жизнью. Чтобы выполнить это намерение, он придумывает пошлую мелодраматическую обстановку, вполне достойную его жизни, а именно: покупает у гнусной матери невинную дочь, проводит последнюю ночь в ее объятиях, и затем, выпивши яд, умирает. Сюжет, как видите, дюжинный, и проникается по поводу его негодованием к человеческому роду, выставляя подобный поганый случай, как результат распространившейся страсти к анализу, совершенно ни на что не похоже....

Но не так мыслит маленький поэтик Альфред Мюссе. Пошлый поступок своего героя он приписывает - чему бы вы думали? приписывает влиянию Вольтера! Что может быть общего между Вольтером и дрянным человечишком, называюнимся Роллою, этого постич совершенно невозможно; тем не менее Мюссе твердо стоит на своем и всячески клянется, что, не будь Вольтера, не было бы и того дрянного Роллы". В рецензии Салтыкова-Щедрина осмеиваются "маленькие поборники таинственной чепухи" (романтики. - С. А. ), претенциозно решившие развенчать просветительскую философию XVIII столетия. Сквозь иронию русского сатирика проглядываетулыбка Вольтера. Имя его знаменитого героия Панглоса на страницах Салтыкова-Щедрина как синоним тупости и сытости мещанского оптимизма.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вольтер и его литературное наследие, как и вся деятельность французских просветителей XVIII столетия, привлекали к себе внимание следующего поколения русских революционеров.

Вера Засулич, одна из основательниц группы "Освобождение труда", написала о Вольтере монографию в конце 90-х гг. прошлого столетия.

Книга о Вольтере, как и ее же книга о Руссо, была создана в эмиграции. В России их опубликовали с большими купюрами, сделанными цензурой. Работы К. Н. Державина, академика М. В. Нечкиной, академика М. П. Алексеева, академика В. П. Волгина, академика В. Л. Комарова и других значительно подвинули вперед изучение творческого наследия великого французсского просветителя XVIII столетия.

В Российской Федерации хранятся богатейшие собрания книг и рукописей, принадлежащих Вольтеру. В Санкт-Петербургской публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина находится в настоящее время личная библиотека Вольтера, насчитывающая 6902 тома (3420 названий) с многочисленными собственноручными пометками Вольтера на полях книг. Кроме того, там же хранятся рукописи Вольтера (20 томов), среди них материалы по истории России, автобиографические записки Вольтера, рукописи его пьес ("Ирина", "Аделаида Дюгесклен", "Самсон" и др. ), написанные рукой его секретаря Ваньера и содержащие исправления самого автора. Здесь же документы, относящиеся к деятельности Вольтера по защите де Ла Барра и д'Эталонда, черновики писем, письма и другие документы.

В Санкт-Петербургской публичной библиотеке хранятся уникальные материалы, относящиеся ко времени заключения Вольтера в Бастилию. Секретарь русского посольства в Париже П. П. Дубровский извлек из архива Бастилии 15 июля 1789 г. (на второй день после знаменитого разгрома этой древней темницы). Ценнейшие рукописные материалы Вольтера имеются и в других библиотеках Российской Федерации, Документы эти, не изученные еще с исчерпывающей полнотой, стали предметом тщательного исследования российских ученых.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Гуревич П. С. Философия культуры: Пособие для студентов. - М. : АО Аспект Пресс, 1994.

2. Введение в русскую философию: Уч. псособие. - М. : Интерпакс, 1995 г. 3. Гусейнов А. А. Великие моралисты. _ М. : Республика, 1995 год. 4. Зотов А. Ф. Западная философия. Учебное пособие. , М. : Интерпакс, 1994 5. Реале Дж. , Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 1, 2. Спб: ТОО ТК Петрополис, 1994 г.

6. Введение в культурологию: Учеб. пособие в 3-х ч. 1995 г. 7. Сербиенко В. В. , Соловьев В. : Запад, Восток и Россия: Учеб. пособие для вузов. - М. :Наука, 1994 г.

8. Объединения культурно-просветительской и культурно-творческой направленности: справочник. - М. :Культура, 1992 г.

9. Очерки теории мировой культуры. Кузнецов А. К. - М. : 1994 г. 10. Краткая философская энциклопедия. М. : Прогресс, 1994

Страницы: 1, 2